На визитной карточке Михаила Данкова написано: научный сотрудник Карельского государственного краеведческого музея. Газеты называют Данкова историком. Коллеги-музейщики признают в нем гениального экспозиционера. Тем не менее "ругают" баловнем, новатором, экстремистом и революционером.
Российское и зарубежное научное сообщество знает Михаила Данкова как одного из самых ярких исследователей раннепетровской эпохи, автора более сотни научно-исследовательских краеведческих работ, серьезного ученого, действительного члена Географического общества Российской академии наук.
Сам Данков считает себя художником, публицистом, летописцем, литературоведом…
А еще – хулиганом. Третий тост он всегда поднимает "за "вопреки".
– О вашей разноталантности ходят легенды. Всегда подчеркивают, что вы умеете не только составить выставку как экспозиционер, но еще и представить ее визуальные составляющие как художник-оформитель.
– Слово "оформитель" не очень свойственно нашей среде. Скорее речь идет о том, чтобы уметь видеть предмет в пространстве. Создать идею, а потом воплотить ее. Музейный работник стереотипно представляется каким-то мышонком, человеком подвалов…
– Архивным ископаемым…
– Именно. На самом деле это не так. Музей – живое предприятие.
– И вы на этом предприятии труженик-универсал… Говорят, вы даже документы в архив сдаете, будто сразу для потомков. Готовые литературные произведения.
– Это обыкновенная точность. Хотя я больше согласен с тем, что человек красив, когда он безалаберен. Мой отец – немец во втором поколении, дед – из Западной Силезии. А матушка родилась в Моршанске в Средней России. Вот вам и смесь: безалаберности и структурности. Неорганизованность и полочность – гульба и страсть все раскладывать по нишам – у меня в одной корзинке. Иногда они конфликтуют. Иногда сливаются в одно горло. Тогда получается песня.
– У вас хорошая память?
– На уровне физиологии? Один мой товарищ умел с любой фразы страницами цитировать братьев Стругацких. Такой памяти у меня не было, нет и не будет. Однако у меня есть память на уровне интуиции. Интуитивная, ассоциативная память, по моему мнению, гораздо более прогрессивна и продуктивна для исследователя. Хотя иногда я испытываю колоссальный дискомфорт, когда, занимаясь наукой, не могу всего запомнить. Знаю, что читал какую-то важную выдержку внутри большого произведения, а где именно – не помню. Иногда на то, чтобы найти ее снова, уходят годы.
– А если говорить глобально, сегодня у жителей Петрозаводска есть историческая память? Мы помним или хотя бы хотим помнить свою историю?
– Нет. К сожалению. Огромной трагедией для России в целом и для Карелии в частности стал большевизм, прививавший обществу дефективную память. Нас не только заставили отказаться от прежнего, но и предложили деформированную, искаженную версию прошлого.
– И все-таки что станет с нашей историей дальше? Мы пережили забвение. Теперь топчемся на руинах. Культивируем необходимость возвращения исторической памяти. Много говорим о патриотизме…
– Во-первых, культивируется мифологическая историческая память. Это теперь модно. Во-вторых, сегодня начали включаться страшные идеологические мотивы, которых не существовало еще 10 лет назад. Мы возвращаемся к нездоровому, кривому патриотизму "совдепии". Как считал третий американский президент Томас Джефферсон: "Высшая формула инакомыслия – это патриотизм". Мне импонирует эта мысль. Ходить строем, мыслить строем, чувствовать строем, любить строем – это пошло. Неслучайно европейцы, да и не только они, смотрят на нас в этом смысле как на дикарей. Мы упертые и зашоренные. Какие-то медведи каменного века с ядерной дубиной. Это обидно.
– Вот вы открыли десятки музеев в районах Карелии. Они кому-нибудь нужны?
– Я надеюсь. Если мы можем что-либо изменить и чему-либо научить, надо это делать.
– А учиться-то хотят?
– Не все и не всегда. Отсюда и домыслы, ощущение деградации. Но, к счастью, ни в чем нет абсолюта. Даже в отсутствии у современной молодежи желания узнавать свою историю я вижу позитив. Человек всегда идет от противного. И если сегодняшнему шестнадцатилетнему подростку до фени, чем занимался его отец, где воевал его дед, как они думали, кого любили, то к тридцати годам потребность осознать прошлое должна появиться. Но эту потребность нельзя подгонять.
– То есть нельзя заставлять? А как вы относитесь к принудительным школьным экскурсиям в музеи?
– Плохо. Но это не мешает мне расстраиваться, что музеи часто пустуют.
– В чем секрет удачной экспозиции сегодня?
– Как говорил футурист Александр Родченко: "Каждое новое задание нужно делать по-новому". Это значит, что штампа нет. Я каждый раз работаю с нуля.
– Но вы представляете себе свою аудиторию?
– Не всегда. Моя работа – это прежде всего самореализация. Но, конечно, я постоянно спрашиваю себя – а кому это надо? Поэтому порой размышляю: как сделать так, чтобы "пипл схавал".
– И как?
– Найти фишку. Например, на нашей новой выставке в Кондопоге, по моему мнению, одной из самых удачных экспозиций, есть зал "Энергия Советов". Музейный рассказ начинается с удара монтировкой по подвешенному к потолку рельсу. Зонг! Вот оно – начало коммунистической работы. Сигнал к выходу строем на производство. Старт повествования об энергии людей, возводящих Кондопопожскую ГЭС! В этом ударе и звуке может быть больше правды, чем в подлинных предметах, фотографиях или документах. Тем самым мы даем шанс возвратить историческую память о величайшей стройке Карелии, предвестнике ГУЛАГа.
– Если бы вы не были историком, кем бы вы стали?
– А я и не считаю себя историком. В равной степени я хорошо управляюсь и с кистью, и с карандашом. Давно болею археологией. Когда-то здорово играл в футбол. У меня в голове много чего накручено. В юности мечталось о карьере журналиста. Одновременно представлялось, что науки палеоботаника или палеонтология никак не обойдутся без меня. Потом увлекся археологией. Много работал в экспедициях на Русском Севере: Новгород, Рюриково городище, Залахтовье на Чудском озере, раскапывал средневековые памятники на Мсте, Веряже, Волхове, Ловати.
– Вас вообще называют человеком-экспедицией.
– Путешествия – это опыт, который у вас никто никогда не отнимет. Путешествия на шхуне "Полярный Одиссей" в Белом и Баренцевом морях много подарили. Помимо ощущения великой авантюры, я почувствовал Арктику не только географической точкой, но целой страной. А памятники Беломорья до сих пор возбуждают своей неоднозначностью, то есть свободой трактовки.
– А почему у вас нет научной степени? Ваши товарищи ругают вас за это, уговаривают защититься. А вы – ни в какую. Данков – лучшее звание, чем доктор?
– Как это ни самоуверенно, но да. Качество продукта за личной подписью стоит прилично. Тем паче чуток знаком с кухней диссертационного процесса. Вынужден держать эту планку – Данков. Мне за высоты и горизонты не стыдно. С некоторых пор начал понимать, что когда-нибудь, "у самого у края" придется отчитываться лишь делами. В этом смысле чувствую колоссальное предназначение создавать то, что могу только я. Это касается анализа сложнейших перипетий, связанных с историей начала XVIII столетия, временем царствования Петра I.
– Говорят, лучше вас Петра не чувствует никто из ныне живущих…
– Это фантазии. А если серьезно, то смело причисляю себя к когорте российских исследователей, изучающих раннепетровское время. Боюсь говорить обо всех тонкостях жизни этого гиганта, о них, видимо, никто не ведает в полном масштабе. Однако об эпохе перелома XVII-XVIII веков применительно к Карелии знаю, может быть, чуть больше, чем иные. Но к чему сейчас бренчать медальками, решать, кто лучше, кто хуже, – не мое это дело.
– И наконец, вы – директор исторического предприятия "Осударева дорога"…
– Президент.
– Еще говорят, вы так близко подошли к разгадке этой исторической тайны, что даже публиковаться в России не хотите.
– Cводный труд об "Осударевой дороге" необходимо выпускать на Западе. К сожалению, историческая публикация в России часто прямо из типографии попадает на некое кладбище. Даже очень серьезные книги выходят в свет крошечными тиражами. В лучшем случае – 500 экземпляров. Книги не доходят даже до специалиста. Труд, в который историк вкладывает знания, талант, новые идеи, не выполняет самой главной задачи – вручить человеку открытие и получить отклик. Не сочтите за бахвальство, но историческая загадка "Осударевой дороги", которую я вот-вот разгадаю, будет волновать интересующихся и лет через триста. Вот тогда-то наши скромные усилия кому-нибудь и пригодятся.
– Ваши исследования знают на Западе. Что значит для русского историка из Петрозаводска иметь европейскую известность?
– Поверьте, говорю искренне. Ничего не значит. Как формулировал мой любимый поэт Борис Пастернак, "быть знаменитым некрасиво".
