Нынешнее здравоохранение постепенно теряет самое главное – внимание к личности пациента, а в социальных службах работают хорошие, но порой случайные люди. Так считает известный в Петрозаводске врач-невролог Олег Юнилайнен. Но, помимо основной специальности, Олег Викторович уже несколько лет практикует как психолог-медиатор, то есть посредник в разрешении конфликтов – есть и такая специальность, пока еще редкая не только для Карелии, но и для России. О чем мы беседовали? Ну, например, можно ли избавить женщин от насилия в семье и почему мужчины иногда все-таки идут на прием к психологу.
Сложнее всего со здоровыми
– Олег Викторович, почему выбрали медицину?
– Протестная реакция. Когда я оканчивал школу, сестра завершала учебу на медфаке в нашем университете и говорила мне: иди куда угодно, только не в медицину – там зубрежка, нагрузки и вообще тяжело. Поэтому и решил поступать именно на медфак, так сказать, вопреки. Каких-то других мотивов – спасти мир или вылечить всех от холеры, чумы, трахомы или полиомиелита – у меня не было.
– Не пожалели?
– Ни разу. Были проблемы с выбором специальности, но и о том, что выбрал неврологию, тоже не пожалел. Но не могу сказать, что если бы сейчас все начинать сначала, то я пошел бы тем же путем.
– Почему?
– Идти уже пройденным путем? Вокруг слишком много интересного, чтобы делать в своей жизни то же самое дважды. Выбрал бы что-нибудь другое, но, скорее всего, тоже связанное с конкретным ремеслом. Медицина – это настоящее ремесло. Возможно, это были бы какие-то работы по дереву, что-то связанное со строительством. Меня многое привлекает – путешествия, искусство, преподавание, тренинги, консультирование. Всего и не перечислить.
– Вы много лет отработали главным врачом детской поликлиники №2, активно занимались реабилитацией детей с тяжелыми диагнозами, затем возглавляли комплексный центр социального обслуживания «Истоки» – вы почти всю жизнь работаете с инвалидами, с тяжелобольными детьми и стариками. Это призвание?
– Так сложилось. Наверное, ничего случайного в жизни не происходит. Мне всегда было интересно общаться с ребятами и подростками, имеющими проблемы в физическом развитии. Да и сейчас эти встречи продолжаются. Многие мои пациенты тех лет стали уже взрослыми, состоявшимися людьми. Это какая-то особая энергетика, ты сам очень многое от этого общения получаешь – хорошо зная этих людей, понимая, что они чувствуют, что ежедневно преодолевают, какой видят жизнь вокруг себя и себя в этой жизни. Есть чему поучиться.
– С кем сложнее работать – с детьми или со стариками?
– Сложнее со здоровыми и взрослыми.
– Нельзя не спросить у опытного врача: как изменилась медицина за несколько десятилетий?
– Я думаю, этот вопрос надо задать тем бабушкам, которые стоят в очереди перед окошком регистратуры поликлиники. Да и не только бабушкам. Спросить, к примеру, стало ли лучше с обеспечением лекарствами? Проще ли попасть на прием к врачу-специалисту? Стала ли медицина доступнее, квалифицированнее, комфортнее и душевнее? Конечно, нельзя отрицать – высокие медицинские технологии стали доступнее, но, на мой взгляд, проходящие крупные реорганизации в нашем здравоохранении не всегда во благо конкретному пациенту.
– Советская медицина была лучше, чем существующая сейчас?
– Организация здравоохранения – отдельная и очень серьезная тема для разговора. Мне кажется, что схемы могут быть абсолютно разными, но в первую очередь они должны учитывать, как чувствует себя сам человек, удобно ли это для пациента. Начинал я работать в советской медицине, и считаю, что эта система была больше приближена к пациенту, к человеку. С теплотой вспоминаю грамотных, самоотверженных фельдшеров, работающих в маленьких поселковых фельдшерско-акушерских пунктах Калевальской ЦРБ, где я начинал работать. Вот на них и держалось первичное здравоохранение. Уж извините за пафос, но где эти ФАПы сейчас? Конечно, не буду идеализировать, и тогда проблем было много. Но ломать-то зачем? Тогда лечение было менее схематичным, лишенным многочисленных стандартов, рамок, «красных флажков», разнообразных схем контроля, обилия текущей и отчетной документации, то есть всего того, что мы наблюдаем сегодня. Сейчас из этой системы выпадает пациент. Многие же говорят, что приходят к врачу, а он глаз от бумаг не отрывает. Так ведь? Понятно, что идеальной модели нет – есть более или менее подходящие для тех или иных условий. Вот только сначала условия, а потом модель. А не наоборот.
Хороший человек – не всегда специалист
– Вы ушли из медицины в социальную сферу – в этот лабиринт, в котором не разобраться… Почему и какие там проблемы?
– Как раз потому, что было желание разобраться, а по, возможности и что-то изменить. Я выскажу свое, как принято говорить, не оценочное суждение. В социальной сфере есть как раз очень большие организационные проблемы, и, возможно, именно здесь было бы уместно определиться с пресловутыми нормативами и стандартами, не говоря уже о содержании. Профессиональная подготовка специалистов зачастую оторвана от практики. Унизительно низкие заработные платы не позволяют комплектовать учреждение квалифицированными социальными работниками. Да и где их готовят? Все по известному «остаточному принципу». В системе работает много хороших, добрых людей, но хороший человек – это не специальность. А социальная работа – это сложная, комплексная, многопрофильная, но все-таки специальность. Необходимы специальные знания в области социологии, реабилитологии, права, психологии. К тому же надо уметь разговаривать с людьми, которые приходят к тебе со своей болью. Это, к слову, касается и врачей.
– В смысле?
– Врач знает анатомию, физиологию, медицинские технологии и в то же время порой удивительно безграмотен с точки зрения психологической коммуникации. Мы забыли такое понятие, как «внутренняя картина болезни». Как больной переживает происходящее? Чего ожидает? Каким он видит врача? Что его тревожит? Пренебрежение этими вопросами может свести на нет любые результаты работы. Очень важно грамотно и уважительно говорить с человеком – будь то пациент во врачебном кабинете или посетитель социальной службы, нельзя дать ему ощутить недостаток вашего времени, внимания. На Западе врач может большую часть своего времени потратить на беседу с проблемным пациентом и родственниками. Почему бы не позаимствовать эту практику? Доктор глаза не поднимает от бумаг по разным причинам, и порой из-за того, что просто не умеет и не хочет говорить с пациентом.
– Тяжело было работать в «социалке»?
– В бюджетной системе вообще работать непросто. Для руководителя, который хочет что-то изменить, слишком много препятствий и ограничений. Парадокс, но в 90-е годы было проще, было больше свободы, а сегодня слишком много непродуктивной суеты. Впечатление, что ты на передовой, а между тем время-то мирное. Никогда не имел серьезных проблем ни с пациентами, ни с клиентами, ни с коллегами. А вот с руководством... Я не новичок в социальной сфере, много контактировал с коллегами и у нас в стране, и за рубежом. У меня свое понимание социальной работы, свой взгляд на вещи, свои организационные подходы. Но так получилось, что, к сожалению, мои знания и опыт оказались не нужны.
– Вы поэтому ушли?
– Да. Но мне не стыдно за два года работы в центре «Истоки». Кардинально изменилась материально-техническая база, стало более емким содержание работы, на новый уровень вышла проектная деятельность. Но жизнь идет дальше, и я вернулся в ремесло. В свое время я получил второе образование по практической психологии и дополнительно – по конфликтологии в Санкт-Петербургском университете и имею квалификацию тренера и медиатора – посредника в разрешении конфликтов, в том числе и семейных. Вы удивитесь, но мне не дали возможности профессионально заниматься психологией и конфликтологией, когда я был руководителем центра «Истоки» – учреждения, где есть отделение помощи женщинам, оказавшимся в сложной жизненной ситуации.
– Но вы консультируете?
– Время от времени.
Бьет – значит, любит?
– Наши женщины терпят побои мужей?
– Все женщины терпят – не только наши. Это есть везде – и в Афганистане, и в Норвегии, и в Зимбабве, и в США.
– Почему бьют? Мужики у нас плохие?
– Об этом в двух словах и не скажешь... Часто то, что проявляется в семье, в ней же и рождается. Как правило, это продукт каких-то семейных дисфункций, вероятно, поведенческих стереотипов, общекультурного развития или, скорее, недоразвития. Многие говорят о пьянстве, как о ведущем факторе, но я не думаю, что это так. Здесь огромную роль играют глубокие психологические проблемы и трещины как у мужчины так и у женщины, а алкоголь чаще выступает лишь катализатором.
– Какие женщины страдают от насилия в быту? Есть какой-то психотип или от этого не застрахована ни одна женщина?
– Думаю, что ни одна не застрахована. Но есть женщины, которые живут с этим, и все, как правило, заканчивается очень плохо и для них, и самое главное – для детей. А есть те, которые приходят, консультируются, узнают о проблеме, читают, понимают и меняют ситуацию. И не важно как – с помощью психолога, церкви, соседки или самостоятельно, но меняют же. Так что определить, какую женщину муж будет бить, а какую нет – невозможно. Но можно говорить о психотипе женщин, которые живут в насилии, – это в первую очередь чрезвычайно низкая самооценка и нежелание, а чаще опасение понимать и анализировать ситуацию. Они сначала терпят, потому что любят, а потом любовь перерастает в зависимость и страх.
– Мужчины на прием вообще не приходят?
– Чаще, конечно, консультируются женщины, но и мужчины приходят со своими семейными проблемами. Однако привести на прием мужчину-«насильника», который бьет жену, очень сложно. Были случаи, когда они приходили с подачи супруги или под давлением правоохранительных органов, но лишь в единичных случаях пытались осознать происходящее и изменить ситуацию. А точнее, измениться самому. Последнее бывает крайне редко, и моя задача – привести человека именно к этому.
– В вашей практике есть сохраненные семьи?
– Не могу сказать, что их много, но есть. Кстати, в этих случаях получаешь колоссальное удовольствие, очень похожее на то, которое получает врач, добиваясь каких-то серьезных результатов. Когда человек анализирует ситуацию и начинает ее понимать, ты слышишь аналог «Спасибо, доктор». Мои собеседники говорят: «Да, теперь я понимаю, что происходит, и мне стало легче, буду думать и искать выход – теперь я знаю, что он есть».
– Вам не бывает тяжело? Или вы научились не принимать боль и переживания других людей?
– Невозможно не принимать чужие переживания. Мы все живые люди. Это ведь не работа с компьютером. Но при этом важно не «завязнуть» в этих переживаниях и проблемах, а вместе искать выход. И найти.
