В принципе этим пронизана вся наша жизнь. Мы этим дышим и как-то даже не замечаем запаха. Мы то ли уже рождаемся с этим, то ли принюхались, но в любом случае это для нас норма. В общем, речь пойдет о страхе. О постоянном страхе собственной страны.
Врачи Сортавальской больницы решили обратиться в газету. У них ломалась и месяцами не ремонтировалась аппаратура, они не могли делать диагностику, у них закрыли отделение переливания крови, а новое не открыли. Полтора года они обращались к своему начальству, но ничего не менялось. Наконец они постучались в газету. И сами вздрогнули от собственной смелости. Они пожаловались и теперь живут в ежедневном страхе, что их уволят. Они уже знают о мчащихся к ним комиссиях. Они уже слышат в отдалении грозное турум-турум! И уверены, что спешат к ним опричники не для того, чтобы проверить правдивость их слов и навести порядок, а для того, чтобы покарать их. Уличить в чем-нибудь и уволить. Не починить рентген, а сожрать рентгенолога. Ведь они знают: у нас заведено именно так.
Учителя из районов съехались на конкурс "Учитель года". Надели чистые рубахи, подпоясались новыми кушаками, причипурились. А их поселили в здании, где неспешно и деловито идет ремонт. Валяется штукатурка, понакидан строительный мусор, покрашены свежей краской перила и отключена горячая вода. Кто-то из них, вместо того чтобы смолчать, сетует громче, чем принято, и об этом пишет газета. А этот кто-то теперь живет и боится увольнения. Или вообще закрытия его школы. Ибо знает, что у нас проще закрыть школу, чем признать, что расселять людей в таких условиях нельзя.
Казалось бы, Иван Грозный давно умер, крепостное право отменили, Сталина осудили смело и беспощадно. Разрешили поднять голову и дышать чаще, чем через раз. Но не дышим. Трепещем.
– Нас всех согнали на собрание и агитировали за "Единую Россию"! Заставляли прийти даже тех, кто в отпуске! Под страхом увольнения!
– Что, реально угрожали уволить?
– Ну нет. Просто говорили, что настоятельно рекомендуют прийти. Но все же знают, что это значит.
Откуда они все это знают? Взяли и не пошли. Это просто. Раз! И не пошли. Ну!.. Нет, пошли. Потому что найдут к чему прицепиться и уволят, а у нас – дети, а работы нет, и лучше не связываться, и, вообще, отстань. "Доктор тоже человек, он жить хочет", – написал шварцевский доктор в "Обыкновенном чуде". Написал и сбежал. Потому что страшно.
Я учился, кажется, классе в седьмом и помню, как однокашники после рассказанного мной политического анекдота, весело хохоча, говорили: "Тебя посадят". Почитай, дети малые, но уже знали, что за политический анекдот сажают. Потому как страна такая. "Все во имя человека, все на благо человека!" – трубила Родина. "И мы даже знаем имя этого человека", – шепотом под истошный свист чайника добавлял народ. Чтобы никто, кроме тараканов, не слышал. Но в конце концов на дворе тогда бушевали съезды компартии, на экране бредил Брежнев, а в лагерях маялись диссиденты. Как-то не хотелось составить им компанию. Но мы же так гордились, что отринули эти рабские времена.
Не, не отринули.
– Мы же просили тебя не писать статью, – переживают учителя.
– Кажется, мы поступили подло, – жмутся врачи.
Все знают, что при желании прицепиться можно к чему угодно. К плохо оформленным документам, к просроченным ватным палочкам, к отсутствию огнетушителя или к непокрашенному полу. Бродский писал что-то не очень советское – и оказалось, что он тунеядец. НТВ говорило что-то неприятное – и выяснилось, что у них сплошные финансовые нарушения. Кому-то не понравились сломанный рентген или отсутствие горячей воды? Кто-то осмелился наябедничать?! И вот вдали уже слышится грозное турум-турум и клубится пыль под копытами карательной конницы.
А может, оно только мерещится. Ведь мы боимся. Ведь страхом пронизана вся наша жизнь. Мы дышим им и даже не замечаем запаха. Мы впитали его с молоком наших матерей. Мы принюхались.
