Фантазия сия посетила меня в разгар пикета в защиту Залецкой и Корниловой. Аккурат в тот момент, когда министр экономического развития Чмиль вдруг принялся дирижировать толпой. Трудно сказать, выражал ли он так свою поддержку пикетчикам или, наоборот, презрение, но факт остается фактом: министр на мгновение замер в дверях правительственного здания, окинул взглядом народ и вдруг резко взмахнул руками. А народ, словно хорошо управляемый оркестр, послушно топнул ногами и хлопнул ладошами.
Не исключено, конечно, что Валентин Яковлевич так глумился. Типа, как пионер в зоопарке, надумавший исподтишка подразнить сидящих в клетке горилл. Но мне вдруг захотелось подумать, что тайный подтекст этого порыва был иной. Такой, что ли, искренний и прекрасный. И нарисовалась тогда мысленному взору моему следующая картина: взмахивает Чмиль руками, но не уходит тотчас же, а остается и взмахивает вдругорядь. И еще раз. А потом еще. Словно руководитель фанатского сектора на футболе. Он срывает с себя душащий его галстук, бросает его оземь, достает из-за пазухи плакат с надписью: «Долой самодержавие!», заходит за ограждения и примыкает к толпе.
Толпа обнимает Чмиля, Чмиль обнимает толпу, и тут из дверей дома правительства один за другим начинают выходить министры, их замы, замы их замов и секретарши их в красных косынках. Все срывают с себя опостылевшие пиджаки, остаются в тельняшках, присоединяются к народу и разворачивают над головами огромный транспарант, гласящий: «Петрович, ты не прав». И в эту самую минуту в радостно звенящей тишине на крыльцо тихо выходит Петрович. Немолодой, уставший человек. Он долго всматривается в лица людей, потом достает из широких штанин красную гвоздику и вставляет ее себе куда-нибудь.
– Я устал, я ухожу, – произносит он и молодеет на глазах. – Не могу больше! Эх!
И вдруг сначала тихим, едва слышным голосом, а потом все громче и громче начинает петь: «Вставааай, проклятьем заклеймеееенный, весь миииир голодных и рабооов!». Народ переглядывается. «Кипит наш разум возмущенный!» – подхватывает Чмиль. «И в смертный бой вести готов!» – затягивают министры, их замы и замы замов их с секретаршами.
– Вперед! – восклицает помолодевший и расправивший плечи Петрович. – Долго терпел я, унижался, юлил и кривил чистой своей душою. Хватит! Даешь взятие Бастилии! – и увлекает народ свой в сторону СИЗО.
Бред, конечно. Но помните, в фильме «Батальон» четыре офицера вдруг сорвали с себя погоны и увлекли за собою целую армию. Мол, не полковники мы больше. Ура! В кинах и видениях подобные ажитации допустимы, и даже приветствуются. Так что сорвал с себя Петрович губернаторскую ленту, бросил ее в мокрый снег и, распевая «Интернационал», возглавил шествие на тюрьму.
А в тюрьме к тому времени уже распахнули ворота, украсили вход разноцветными шариками, надзирательницы в кокошниках встречали народ хлебом солью, а надзиратели на руках выносили узниц на волю. Счастье, братанье, танцы, поцелуи. Но и это не все.
– Никакая партийная принадлежность не спасет нарушителей от внимания силовых структур! – вдруг воскликнул Петрович. – Многие считают, что при наличии того или иного партийного билета они получают индульгенцию. Такого не будет. Вяжите меня, братцы!
– И меня вяжите, – протянул руки Чмиль.
– И меня, и меня! – закричали министры.
– И нас, пожалуйста, тоже, – прибежали все народные депутаты.
– Ну, так-то и нас можно вернуть, – сказали узницы.
– Я тоже хочу, – сказал народ. – Не знаю, за что именно, но следствие разберется.
– Эх-ма, – вздохнули надзирательницы, снимая кокошники. – Мы, наверное, тоже лучше пойдем посидим.
– И мы, – сказали надзиратели, полицейские и судьи. – В тесноте, да не в обиде.
И тут тучи раздвинулись, снег прекратился, солнце полыхнуло лучами своими по крышам, и с неба на землю спустилась стая журавлей-стерхов. И вышел вперед их журавлиный вожак с лицом, знакомым до боли, улыбнулся по-отечески, достал пару наручников и надел их сам себе на запястья.
– Курлы, – сказал он, – курлы, курлы, курлы.
Что в переводе означало: «Здравствуйте, садитесь, пожалуйста. В ногах правды нет».
