Врач-гематолог Елена Мисюрина, осужденная на два года после смерти своего пациента, впервые прокомментировала свое дело. Она неделю находится в единственном женском СИЗО Москвы. За это время по всей стране развернулась масштабная акция в ее защиту. Ведущие российские специалисты высказались о невиновности Мисюриной, правозащитники подготовили петицию, а в соцсетях начался флешмоб в поддержку Елены. В знак протеста против ее ареста медработники не раз отказывались делать трепанобиопсию, процедуру, после которой умер пациент Мисюриной, и брать тяжелых пациентов. Министерство здравоохранения России игнорирует сложившуюся ситуацию и отказывается от комментариев.
Вот что рассказала сама Елена навестившему ее обозревателю «Комсомольской правды». В ходе расследования ей неоднократно говорили, что исход по делу предрешен. «Следователь, прямо глядя в глаза, мне говорил: „Вас осудят, что бы вы ни делали“», — вспоминает она. Тогда Елена не верила, что такое возможно. Она не ожидала получить реальный срок. На заседание женщина пришла без вещей, ожидая, что ее выпустят из-под стражи прямо в зале суда. Но получилось иначе. Вердикт суда потряс Елену. Ее признали особо опасной и велели немедленно изолировать.
— Это был полный шок, мы шли за оправдательным приговором. Я была с прической, нарядная, никаких вещей с собой, а потом я слышу — два года реального срока, и на меня надевают наручники. В приговоре прозвучало, что я особо опасна, меня нужно изолировать. Неужели судья действительно представлял, что я буду бегать по улицам с иглой и у всех прохожих насильно брать пункцию?!
Суд проигнорировал показания ключевых свидетелей по делу, признанных специалистов с многолетним стажем. Мнение «экспертов — гематологов с мировым именами», дававших показания в ее пользу, не заинтересовало сторону обвинения. Приговор вынесли на основании слов одного-единственного человека — патологоанатома клиники «Медси», в которой умер пациент Мисюриной. Туда он поступил с жалобами на боль в животе спустя несколько дней после проведенной ею процедуры трипанобиопсии. Больного прооперировали, после чего он умер. Елена недоумевает, почему не стали проверять «Медси», тогда как больницу, в которой работала она, не оставляли в покое в течение всего следствия.
— Вообще, суд потряс — он потребовал с меня и моей больницы все, что только возможно, и в то же время не запросил даже лицензию «Медси». Скажите, как судья может ссылаться на патологоанатомическую экспертизу клиники «Медси», если у больницы пять лет не было лицензии на эту деятельность. Нам не показали ни трудовой договор патологоанатома (на экспертизе которого строится все обвинение), ни его должностную инструкцию. Спрашивали его самого — кто направил тело на вскрытие? Почему это не было зафиксировано в истории болезни? А он отвечает что-то вроде: «Указание было устное. Мне позвонили. Не помню, кто». Как вообще можно за один день поставить патологоанатомический диагноз?
Не меньше женщину возмущает отношение суда к ее именитым коллегам, выступавшим на стороне защиты.
— Поразительно, что суд не стал учитывать мнение мировых светил в области гематологии. Это же абсурд, когда не прислушиваются к словам академика, онкогематолога Андрея Воробьева, других выдающихся экспертов, а опираются на слова специалиста, который два года назад закончил институт.
По словам Елены, человек, которому повредили во время процедуры артерию, не смог бы ходить и водить машину еще полтора дня после анализа. «Если бы было ранение, то из артерии кровь за 20 минут бы вытекла, он бы у меня с кушетки не встал». С ее мнением солидарны коллеги-гематологи. Но не суд.
Елена поблагодарила всех неравнодушных за поддержку и заявила, что не собирается сдаваться или падать духом. Она добавила, что в тюрьме с ней обращаются хорошо и повода волноваться нет. По ее признанию, в тюрьме она нашла куда больше поддержки и понимания, чем в коридорах Следственного комитета.
— Передайте, что я держусь. У меня трое детей, младшему 8 лет. Все в шоке. Муж должен защищать докторскую на днях, не знаю, как он сможет собраться. Но я точно сдаваться не собираюсь. Очень надеюсь на справедливость. Хотя реально задумываюсь — буду или не буду заниматься медицинской деятельностью после всего случившегося.
