Это своего рода лозунг Людмилы Зариповой, которая вот уже много лет руководит в карельской медицине. Руководит и жалеет о том, что не удалось серьезно заняться карьерой хирурга. Об этом и о многом другом Людмила Ивановна Зарипова поведала нашему журналисту.
Врач не должен болеть болезнями своих пациентов
— Людмила Ивановна, как Вы относитесь к такому утверждению, что все медики — циники? Мол, невозможно принимать близко к сердцу боль каждого больного...
— Врач не должен болеть всеми болезнями, от которых страдают его пациенты. Но не пропускать людскую боль через свою душу и сердце невозможно. В нашей больнице я практически не знаю таких врачей, которые бы не переживали за своих маленьких пациентов.
Когда работала хирургом, я всегда волновалась за больного, предстояло ли ему сделать сложную операцию или простую. Всех своих прооперированных детей наблюдала длительное время. Однажды у меня был очень тяжелый случай: поступила девочка двух лет с ожогом 70 процентов. Она была старше моей дочери всего на месяц. Я очень переживала за нее. В то лето стояла жара. Для снижения температуры у ребенка — чтобы ей лучше дышалось, я выпросила у пудожского леспромхоза вентиляторы. Собирала сама белые грибы и просила это делать всех остальных — девочке нужен был белок. Мы ее выходили. Сейчас ей 25 лет.
Если врач — циник, он не должен оставаться в медицине. Сейчас много бывших врачей-специалистов, которые занимаются бизнесом. Вот и пусть себе занимаются.
— Вы постоянно на руководящих должностях. Чувствуете, что изменились: стали более волевой, сильной женщиной?
— Чем больше работаешь, чем старше становишься, тем сильнее меняешься. Я считаю, что руководитель должен уметь выстроить рабочие взаимоотношения и с руководством, и с подчиненными. Например, у меня хорошие деловые отношения с министром здравоохранения, его замами и главными специалистами, поскольку мы делаем одно дело. С подчиненными у меня должны складываться отношения таким образом, чтобы не страдал лечебный процесс больницы. А больница большая: работает около 800 человек, и все с разными характерами, привычками, уровнем знаний и культурой и т.д. Конечно, как в любом учреждении, здесь могут быть конфликтные ситуации.
— Вам всегда удается их решить?
— Мне удается находить компромисс с руководителями структурных подразделений. А они уже находят компромисс со своими подчиненными. И мы стараемся решить любые проблемы в самой больнице, не вынося сор из избы.
— А подчиненные Вас боятся?
— Не знаю. Возможно, и строга. Но я отношусь к той категории руководителей (и очень ругаю себя за это), которые стараются помочь людям в разных ситуациях. Не всегда это добром оплачивается. Когда такое случается, думаю: а зачем я это делаю? Может, стоит все отношения с подчиненными ограничить только работой, не видя всех остальных проблем, с которыми они сталкиваются вне больницы. Но не получается.
— Что Вас раздражает в людях?
— Я не переношу, когда врут. Если человек позволил себе солгать (даже в мелочах), значит, он не в ладу с собой и от него можно ожидать любой подлости.
Меня раздражает, когда к нам приходят работать с детьми, а детей не любят. Можно быть врачом, прекрасно знающим диагностику, лечение детских болезней, но если ты не любишь ребенка, не понимаешь его, то из тебя никогда не получится хороший специалист.
Кроме того, меня раздражают пьянство и курение. Причем чем старше я становлюсь, тем нетерпимее к этим вещам. Почему? Да потому, что я вижу последствие этих дел. К нам часто поступают дети с травмами и заболеваниями по вине пьющих или курящих родителей. Меня злит, когда мамочки, накурившись, идут к своим недоношенным — 1,5-2-килограммовым деткам. Бесит, когда поступают дети в алкогольном опьянении тяжелой степени. Причем чаще всего из благополучных семей. К сожалению, родители не знают, чем их чадо занимается. Мы сообщаем о каждом таком случае в милицию, но все остается безнаказанным. Мне страшно от этого.
— А Вы всегда знали, чем занимаются Ваши дети?
— Да. Мама всегда ругала меня за то, что мои дети перегружены занятиями в различных кружках, секциях. Но, по-моему, это правильно: когда ребята заняты, как взрослые, им некогда болтаться по подворотням.
Из Пудожа в Ленинград
— Вы врачом мечтали стать с детства или это стечение обстоятельств?
— Эта детская мечта. Но, чтобы ее осуществить, пришлось через многое пройти. Я закончила вечернюю школу, двухгодичные курсы медсестер. И только потом, в конце 60-х, поступила в Ленинградский педиатрический институт — тогда единственный в СССР, готовящий врачей-педиатров.
Шесть лет жизни в Ленинграде после того, как ты приехал из такого "большого" города, как Пудож, вспоминаются как сказка. Несмотря на то, что в медицинском вузе учеба очень сложная и серьезная, времени у нас на все хватало. Мы, студенты, могли по абонементам посещать различные музеи, ходили в театры. Я больше всего любила театр Ленсовета, где в те годы начинала свою карьеру молодая Алиса Фрейндлих.
Белыми ночами мы бродили по Ленинграду, ждали ночами, пока сведут мосты, чтобы попасть домой. За шесть лет я ни разу не пропустила открытие фонтанов.
В Ленинграде я встретила своего мужа и родила сына.
— И успевали при этом учиться?
— Не только учиться, но и работать. Приходилось зарабатывать на жизнь самой, потому что моя мама воспитывала четырех дочерей одна. Помощи ждать было не от кого. А в те годы студентам разрешали работать только при условии хорошей успеваемости.
— Молодой супруг не был обеспеченным ленинградцем?
— Нет, он из Ярославской области. Думаю, что встреча с моим мужем — это судьба. Он поступил в педиатрический институт в 66-м, после неудачной попытки стать студентом военной академии. Через два года появилась я и оказалась в одной группе с его другом. Так что судьба целенаправленно вела нас друг к другу. Сейчас муж заведует ИТАРом нашей больницы. Я считаю, что он врач от Бога.
— А как он относится к тому, что жена — его непосредственный начальник?
— Я всегда кем-то руководила. В институте была старостой потока, в Пудоже — заведующей хирургическим отделением, в Петрозаводске — заведующей третьей поликлиникой, затем главным педиатром в Минздраве РК и главным врачом Детской республиканской больницы. Он — лидер в своем отделении и специальности, я — в своем деле.
— А дома лидеров нет?
— В семье — равноправие. Большие проблемы, например, такого масштаба, как строительство дачи, мы всегда решали на семейном совете. У каждого из нас свои обязанности по дому. Но, если честно, семейными делами больше занимаются муж и дети. Ведь моя работа часто была связана и с командировками. Нам очень помогали бабушки.
— А муж не ругался насчет командировок, не ревновал?
— Никогда. У него тоже всегда работы хватало: руководство отделением, дежурства, экстренные выезды к детям. Мы воспринимали и воспринимаем работу друг друга такой, какая она есть.
Конечно, мне было тяжело оставлять семью, потому что дети-то маленькие были. Но я старалась и приготовить еды побольше, и т.д. А вот насчет порядка в доме никогда не переживала — в нашем доме всегда закрытыми глазами можно найти любую вещь. У нас нет времени на наведение порядка, поэтому мы беспорядка не делаем...
Своим детям я недодала всего, что могла бы дать
— Не всегда вашим специалистам удается спасти ребенка...
— Дети, к сожалению, умирают. Но в течение нескольких лет эти страшные показатели в нашей больнице самые низкие по России. Как правило, причина смертей — это либо болезнь, либо пороки развития, не совместимые с жизнью. Мы бьемся до последней минуты над каждым тяжелым маленьким пациентом, даже зная, что ребенок обречен. Но не всегда в наших силах спасти ребенка. Каждый такой случай изучается: а все ли мы сделали? К сожалению, врач не всесилен.
Я настраиваю специалистов, чтобы они честно говорили родителям, каков прогноз для жизни и для здоровья. Ребята, поступающие к нам с тяжелыми пороками развития, не могут сказать: "Отстаньте от меня. Я не хочу, чтобы мне делали несколько операций". А мы оперируем и оперируем, чтобы исправить порок...
Малыши все чувствуют, все понимают, только сказать не могут. Они нуждаются в поддержке близких.
— А Ваши дети всегда чувствовали поддержку со стороны своей мамы?
— Я своим сыну и дочери в силу своей занятости недодала всего того, что могла бы дать. И очень об этом жалею. Восполняла пробелы бабушка. Если бы можно было повернуть время вспять, я бы, наверное, что-то изменила. Хотя работать по-другому, тоже, наверное, не смогла бы. Ведь трудилась, как правило, на полторы ставки: с 8 утра до 8 вечера. Кроме того, на месяц приходилось по 8-10 дежурств. В эти сутки дети меня вообще не видели. Но они всегда чувствовали контроль и с моей стороны, и со стороны отца.
— А они не протестовали против сверхзанятости родителей?
— Никогда. Они, наверное, как и я, считали, что другой жизни быть не может. Все разговоры в доме всегда были только о больнице и больных. Поэтому дети закончили медфак. Сын уже шесть лет работает анестезиологом-реаниматологом в нашей больнице, а дочь — ассистент кафедры педиатрии, дежурит у нас в клинике как педиатр и заочно учится в аспирантуре. Одна невестка в нашей семье — милиционер...
Я верю в чудеса
— Если что-то нужно для больницы, Вы пойдете и стукнете кулаком по столу, несмотря на то, чей это стол?
— Чтобы чего-то достичь, я не стучу кулаком. Я просто договариваюсь, доказывая свою правоту. Если мне отказывают, ухожу, злюсь, но потом опять возвращаюсь с одной мыслью: это надо сделать! И так до победного.
— Каждая мама требует к своему ребенку особого внимания. Вы не страдаете от бесконечных посещений родителей с разными просьбами?
— Родители идут постоянно. Мне без разницы, кто они: влиятельные люди или нет. Дети, чьи бы они ни были, все одинаковые. В год мы лечим более 8 тысяч детей. Иногда бывает непросто с мамами и папами, дедушками и бабушками найти общий язык. С некоторыми приходится очень резко разговаривать. Почему-то, когда рождается больной ребенок, все считают, что виноват врач. А ведь от нас зависит всего 30 процентов: 10 — постановка диагноза, 10 — лечение, 10 — грамотные рекомендации. Все остальное зависит от родителей, как они нам будут помогать в лечении ребенка.
Самые тяжелые дни, когда сидят в моем кабинете мама, папа, дедушка, бабушка, плачут — ребенка уже нет. Бог не дал ему шанса выжить. Чуда не произошло.
— А Вы верите в чудеса?
— Верю в кое-какие прогнозы. Например, однажды я попала в аварию, о которой меня дважды предупреждали. За несколько лет до этого несчастного случая к нам приезжали врачи-гастроэнтерологи, которые занимались хиромантией. Один из них прочитал по моей руке то, что со мной произошло через пять лет. Еще один врач, работавшая в нашей больнице, рисовала графики, предсказывающие судьбу. И мне она предсказала аварию. Когда я лежала на больничной койке, чудом уцелев в автокатастрофе, думала о том, что, может быть, я могла избежать этого, если бы прислушалась к предупреждениям. Но, видимо, чему быть, того не миновать. Я верю в судьбу.
— А сами Вы способны предвидеть какие-то события?
— Иногда у меня болит душа. Я чувствую, что случится что-то нехорошее. Но что именно, понять не могу. И действительно через некоторое время что-то происходит.
— А в Бога верите?
— Не знаю. Наверное, что-то есть свыше. В церковь иногда хожу. Люблю приходить в храм, когда там немного людей. Когда мой племянник был в Чечне, мужа оперировали, я просила у Бога помощи.
— Работать Вы умеете, а отдыхать?
— К сожалению, этого я делать не умею. Никогда в жизни по-настоящему не отдыхала, не расслаблялась, не забывала о своей работе. Единственное, что помогает снять усталость, — это вода. Душ должна принимать по 3-4 раза в день. Лето не представляю без купания в реке (наша дача на берегу Шуи), да и просто прогулки около реки или озера.
Успокаивает меня всегда и общение с родными, особенно с моими маленькими внуками. Во время сильных стрессов они меня просто спасают.
Еще я люблю вышивать и вязать. Научилась работать на даче. Нравится мне ходить в лес за грибами, которых, правда, не вижу. Муж с дочерью всегда показывают, где спрятался гриб.
— А как же черноморские курорты, где отдыхали почти все жители Страны Советов?
— Мы только один раз ездили всей семьей на море просто отдыхать. Но часто работали с мужем в элитном пионерском лагере для детей военных в Анапе, куда брали и своих детей.
— Вы никогда не жалели, что отошли от операционного стола?
— Всю жизнь жалела. Хирургия — это моя неразделенная любовь. Рассталась с карьерой детского хирурга и согласилась заведовать детской поликлиникой №3, потому что пообещали предоставить в течение трех месяцев квартиру. Мы тогда только из Пудожа в Петрозаводск переехали и нуждались в жилье. В результате квартиру мы получили через три года, а я могла лишь совмещать свою деятельность с работой дежурного хирурга.
Раньше я даже плакала, когда видела в каком-нибудь фильме врача, колдующего над операционным столом. Когда мы работали в Пудоже, нас с мужем приглашали в открывавшуюся в Ленинграде детскую хирургическую клинику. Но это предложение поступило за три месяца до рождения моей дочери. Пришлось отказаться. Если бы все сложилось иначе, я бы, наверное, никогда не бросила хирургию. Радует хоть то, что муж, сын и дочь занимаются любимым делом.
— Но если с "профессиональной" любовью Вам не повезло, то с людской-то все в порядке?
— Не жалуюсь. Мы вместе с мужем более 30 лет. И до сих пор — с 1968 года — мы отмечаем наш день знакомства — 12 декабря. Я люблю мужа, детей своих и чужих и чувствую их поддержку.
