— По семейной традиции, все наши мужчины рано становятся самостоятельными, — рассказывает Олег Липовецкий. – Поэтому и я впервые пошел работать в 14 лет. Родители у меня интеллигентные: папа – врач, мама – экономист, поэтому, несмотря на то, что ни я, ни брат никогда не чувствовали ни в чем недостатка, на какие-то свои заветные и тайные желания приходилось зарабатывать самому.
Стоял 1988 год. Я устроился в районную больницу в Питкяранте, городе, где прошло мое детство. Сначала с ребятами работали простыми грузчиками: носили белье, медтехнику. Потом меня "повысили" до санитара. Тут уж все как положено: мыть полы, выносить судна… Когда меня перевели из общего отделения в операционную, я ликовал! Стоишь во время операции, во всем стерильном – почти врач! Забавно было, студенты-практиканты валятся в обморок, а ты стоишь такой, невозмутимый и гордый. Но оказалось, что работать в операционной несравнимо тяжелее, чем в общем отделении. Во-первых, намыть надо все, вплоть до швов между плитками. Начмед проверял чистоту, проводя там ватным тампоном. Потом все, что осталось после операции, нужно убирать. Замачивать кровавое белье…
Иногда просили "облагораживать" трупы. Когда привозят, например, после аварии, их же кому-то нужно обмыть, переодеть… А когда праздники и у кого-то несчастье, в районной больнице один только дежурный врач и несколько медсестер и санитаров. Кому это делать? Родственники просили – у меня язык не поворачивался отказать.
Заработал я тогда 120 рублей. Бешеные деньги были! А потратил я их на свою подростковую любовь.
В Йошкар-Олу и обратно
Познакомились мы в санатории. Олеся… Она была из Йошкар-Олы. Я решил к ней поехать. Естественно, что никакие родители не дали бы денег на эту сумасбродную идею. А тут средства появились. Я поехал! В Йошкар-Оле оказался утром, пришел к Олесе. А ее папа как увидел меня с длинными патлами и в рваных джинсах, так взял меня за руку и отвел на вокзал. Купил билет до Москвы и отправил обратно.
В Москве я пошел на ВДНХ — единственное место, которое я знал. Какие-то две девчонки продули наперсточникам золотые часики. Во мне проснулся рыцарь, и я предложил шулерам 50 рублей за часы… Я чувствовал себя героем! И только отойдя метров сто от счастливых девчонок, я понял, что у меня больше нет денег… И билета тоже нет. Благо была гитара. Я встал в переходе и насобирал бы на билет нужную сумму, если бы половину заработанного не забрал милиционер. Недостающую часть пришлось просто "сшибать" на вокзале.
Потом я еще года три переписывался с Олесей. Но ни ее, ни тех девочек московских больше не видел.
Коровы – хитрые твари!
Я понял это, два лета отработав пастухом. Нет, на свирели играть не научился, зато теперь умею щелкать хлыстом и ездить верхом на лошади. А коровы – вредные и хитрые твари! Пастух им по боку, слушают только хлыст. Гонишь на пастбище. Дорога через поле. Справа, слева – овес. Пока следишь — все нормально, идут. Чуть отвернешься – дорога пуста, все коровы зарылись в овес.
А вообще классная была работа! Заброшенный хутор. Три пастуха на 300 коров и больше ни души на 50 километров. Романтика! Утром выйдешь: холмы, деревья, свежая дымка – красотища…
Два раза в день приезжал механизатор. Доил коров специальным аппаратом. Привозил нам еду. Однажды он не приехал. День его нет, два. Мы сами доили коров – им же больно недоенным. Сидели эти дни на одном молоке и том, что в лесу находили. Причина задержки – чисто русская! На заброшенных железнодорожных путях рядом с колхозом нашли цистерну. За несколько лет фруктовая патока, бывшая там, превратилась в брагу. Весь колхоз бухал три дня. Когда это дело просекли, цистерну слили. Прямо в землю. Все 5 тысяч литров. А народ все равно ходил и черпал из лужи…
А уезжать было жалко потом… Так привык к своему коню! Хотя трудно было учиться ездить. После него буквально на шпагате ходил – все отбито было. А вообще там было все, как полагается. Ружье, волки… Гоняли их даже…
