Кассандра Хартблей – аспирантка кафедры антропологии Университета Северной Каролины. В Петрозаводске она занимается исследованием на тему: «Проблемы социальной интеграции людей с ограниченными возможностями в России». «Карельская Губернiя» побеседовала с Кассандрой и узнала, почему американцы пеняют на себя, а не на правительство, с чем русские путают кленовый сироп и на что похож наш язык.
– Кассандра, я знаю, что в России ты изучаешь проблемы социальной интеграции людей с ограниченными возможностями здоровья.
– Да, первый раз я приехала в Петрозаводск одиннадцать лет назад. Потом была еще несколько раз в разные годы. Недавно я закончила собирать материал о проблемах детской инвалидности. Сейчас собираю истории людей о проблемах доступности среды.
– А почему Россия? И почему именно тема инвалидности?
– Россия – необычный выбор для американки. А я всегда делала в жизни необычный выбор. В универе была возможность изучать какой-нибудь «редкий» язык – выбрала русский. Страдала, учила, плакала: не было таланта к изучению языков. Мне интересна была культура России… А инвалидность потому, что мне было непонятно, почему люди с инвалидностью считаются другими и не живут в равных правах со здоровыми? Не могут учиться с ними, работать? Я была волонтером, работала с инвалидами, много писала на эту тему. Слышала, что ситуация с инвалидностью в России гораздо хуже, чем в США. И стало интересно съездить, посмотреть, как там борются с проблемами, как живут.
– Помнишь свои впечатления о России одиннадцатилетней давности? Вот у меня в Америке было ощущение, что это другая планета. У тебя было такое?
– Ну да. Было. У моих знакомых американцев, которые побывали в России, была шутка, что в постсоветской стране надо с собой носить туалетную бумагу. Еще поразило, что мало магазинов. А в тех, что были, сложно было купить одежду. Такая старая система… увидела платье, женщина дает счет, ты идешь с ним на кассу, оплачиваешь, потом другая женщина подписывает какую-то бумагу, отдает ее первой женщине, и она потом дает вещь.
– Сейчас ты очень хорошо говоришь по-русски.
– Мои друзья, которые не понимают русский язык, говорят, что у меня меняется голос, когда я говорю по-русски. Чтобы правильно сделать акцент, надо чтобы челюсть ничего не делала. И я говорю, как дурочка. Сейчас уже легче: научилась использовать челюсть.
– Скажи, а на слух наш язык как воспринимается?
– В США говорят, что это язык Джеймса Бонда. Есть стереотип, что на русском говорят шпионы. Такой холодный, сексуальный язык. Когда женщина говорит по-русски, она кажется скрытной, загадочной. У меня как у антрополога есть желание развенчать подобные стереотипы. В Америке про Россию знают мало, в основном говорят, что Путин плохо правит.
– А что ты сама думаешь по поводу Путина и недовольства им?
– Я часто общаюсь с русскими. Интересно, что все, ругая Путина, спрашивают: «А как у вас?». И мне кажется, что русские ждут, что я скажу: «Да у нас все прекрасно и нет проблем с инвалидами, нет расизма…». Но я не могу так сказать, потому что и у нас есть проблемы. И наш президент не может со всем справиться. Помню, в пятом году я в России спросила знакомого, будет ли он голосовать за Путина? Он сказал: «Наш выбор – это один единственный вариант». Это было трагично, но у нас не намного лучше. Из двух вариантов мы делаем выбор за лучшего из наихудших. Разница в том, что в России люди привыкли говорить, что у нас что-то не так, потому что государство плохое. А американцы считают себя лучшими, в нас сильно чувство патриотизма. И поэтому мы на себя больше пеняем, а не на правительство.
– Когда ты оказалась в Петрозаводске во второй раз?
– В десятом году.
– Почувствовала разницу? Бумажку уже не надо было носить с собой?
– Точно! И было уже много магазинов, можно было одежду покупать, технику. И стиль одежды стал у людей общий. Раньше все по-разному одевались, а теперь одинаково ходят в «китае».
– Давай вернемся к твоей работе в России. Как ты ее осуществляешь? С кем общаешься, кто тебе помогает?
– Мне кажется, антропология похожа на журналистику, потому что это работа с людьми, изучение человечества. Надо слушать рассказы людей. Сейчас я собираю данные для диссертации. Если есть желающие поговорить и рассказать историю о проблемах доступности среды, с которыми столкнулись – буду рада. Могу сама прийти в гости.
– Скажи честно, тебя приводит в ужас то, что происходит с инвалидами у нас? Условия жизни, мизерные пособия, отсутствие инфраструктуры? Что ты можешь сказать?
– Я могу много говорить об этом. Сначала я была в шоке от того, что у вас здоровые люди не знают никаких людей с инвалидностью…
– Это потому что у нас они сидят по домам…
– И даже хуже. Многие думают, что инвалиды сидят в больницах и интернатах. Проблема в том, что здания не приспособлены для того, чтобы выйти из дома. Мне одна женщина только недавно сказала: «Зачем мне просить пандус у аптеки или почты, когда у меня нет пандуса на выходе из квартиры? И потом, даже если я выйду, я не могу сесть в транспорт. И даже если я как-то выехала и доехала до почты, то потом мне не попасть обратно домой!». И еще у вас проблема менталитета: люди боятся инвалидов, считают их умственно-отсталыми.
– Каким ты видишь решение проблемы?
– Для меня важно говорить об инвалидах. Воспитывать в детях со школы понимание и знание. Чтобы люди с детства воспринимали инвалидов как равных. Повторюсь: многие в России говорят, что все дело в государстве. Но вот у нас тоже государство само ничего не делает. Есть люди, которые бьются и убеждают государство что-то делать. Или делают сами.
Еще надо, чтобы люди с проблемами слуха могли ходить в кино – у нас это есть. Чтобы люди с умственной отсталостью могли ходить на работу – у нас это тоже есть. Это важно, чтобы они не чувствовали себя ущербными.
