Моя Ася вышла замуж. Моя маленькая прекрасная девочка вдруг выросла, надела белое платьице да и стала чьей-то женой. Совсем как большая. Свадьба случилась в Дании – на родине жениха по имени Ричард. Отчасти на пляже, а отчасти во дворе дома его родителей. Девяносто шесть человек из 21 страны. Желающие сказать речи записывались заранее, чтобы не было толкучки и бардака. Я не записывался. Я не умею говорить застольные слова. Но меня все равно записали. Причем первым. И что я мог сказать?
Я помолчал, помялся да и ляпнул, что для меня это очень грустный день. Реально грустный. Но не из-за ревности и не потому, что дочь уходит из-под моей опеки. Эти аргументы сегодня смотрятся довольно надуманными. Какая на фиг опека? Мы живем с Аськой отдельно уже почти 20 лет, из которых года 3 она живет вообще самостоятельно. Дело в другом. Дело в том, что подобные события слишком отчетливо показывают, сколь стремительно утекает наша жизнь.
Ведь еще совсем недавно ей было два, и мы возили ее в Анапу. Каждый вечер в нашем пансионате проходили дискотеки, первые полчаса которых были детскими. Карапузы приглашали друг друга, и, если мою девочку никто не приглашал, я хватал ее на руки и начинал кружиться. Только чтобы она не расстраивалась. А еще в этой Анапе на нее что-то накатило, и она лупила всех попадавшихся под руку мальчиков. Не меняя при этом ангельского выражения лица.
Потом, когда нас занесло в эмиграцию, Асина мама целыми днями работала, а я депрессировал, ныл и сидел с ребенком. А ребенок каждые десять минут подходил ко мне и спрашивал: «Когда мама придет?» Каждые десять минут я целовал Фасю в нос и говорил, что мама придет совсем скоро. Через три часа сорок минут. А теперь через три двадцать. Через три десять. Через три. Мы рисовали при помощи какой-то компьютерной программы кукол Барби, и Ася ненадолго отвлекалась. Но ненадолго. Потом этими Барбиными портретами была увешена вся стенка над Мусиной кроватью. А еще каждый вечер мы укладывали ее спать на эту самую кровать, и неизменно часа через два она переползала к нам. Сначала раздавалось родное тепанье босых пяток, а потом маленькая теплая девочка во фланелевой пижаме закувыркивалась между нами. Кажется, что это было вчера. Ну или позавчера.
Мы много лет жили на разных полушариях Земли. Каждое лето Сюся приезжала в Петрозаводск, и дважды в год я летал к ней. Я приходил к ней в гости, а уходил всегда спиной вперед. Традиция была такая. Я спускался с лестницы задом наперед, чтобы дольше видеть свою дочь, и махал ей рукой. А она сидела у окна и махала мне. И так, пока я не доходил до поворота. Сколько ей было? Семь? Семь, восемь, одиннадцать, тринадцать… Черт! Я часто начинал сомневаться, кто из нас старше. Как-то, когда ей было шесть, я решил свозить девочку на океан. Я тогда уже работал каким-то невразумительным курьером, выходной был по четвергам, и в этот единственный день я хотел сделать для ребенка хоть что-то хорошее. Ирка часто возила ее в какой-то уличный бассейн за 25 центов, но когда туда привозил ее я, там постоянно ломалась непонятная помпа, и бассейн закрывался. И тут я, наконец, сообразил, что океан-то закрыть не могут. Я посадил девочку в автомобиль, и мы поехали. А на дворе оказалось 4 июля. День их Независимости. И весь Лос-Анджелес ехал примерно туда же смотреть салют. И мы простояли в пробке до заката. Я практически рыдал. А ребенок гладил меня по руке и говорил: «Ничего. День плохо начался, но он хорошо закончится».
А еще однажды в Лондоне нас заперли в парке, и нам пришлось перелезать через ограду. С нами еще оказалась одна бабушка – жена бывшего советского консула. В Венеции Ася потащила меня в музей Пеги Гуггенхайм, так как в тот момент она переживала гуггенхаймовский период. А в Одессе она сказала хозяйке закусочной на Большом Фонтане, что у них в туалете кончилось мыло, и хозяйка не поняла, в чем подвох. «Ну и что?» – спросила хозяйка, и мы не знали, что ответить на этот простой вопрос. А как чудесно я потерял ее в Париже! Мы кормили воробьев на Монмартре. Пили молоко с булкой и делились с нахальными птицами. Потом 12-летняя Ася пошла в туалет в ближайшее кафе. Я сначала остался на лавочке, а потом все-таки пошел следом. Кто ж знал, что она выйдет через другую дверь, придет к лавке и не найдет меня там. Я в ее возрасте в такой ситуации впал бы в безумие и обрыдал всех прохожих горькими слезами. А она просто взяла и спокойно нашла меня за пять минут. Прошло же совсем немного времени с тех пор. Совсем немного.
Пару лет назад я навещал ее в Бордо, где она училась, и она повела меня смотреть старое кино братьев Коэн «Бартон Финк». Точнее, для меня это кино было относительно новым. И только потом я сосчитал, что оно было снято в год Асиного рождения. А потом мы поехали на курорт в Аркишон – всего 30 минут на электричке – и там смотрели на домик то ли старшего, то ли младшего Александра Дюма. Пару лет назад. Хотя нет, не пару.
А как однажды в Петрозаводске она выкушала в одно лицо бутылочку портвейна на набережной, ибо «это же так романтично», после чего стала задумчивой и в 4 утра пришла ко мне на диван играть в шахматы. А еще как-то раз она вынесла ведро из дачного туалета в Машезеро и сообщила, что после этого ей уже ничего не страшно. Когда же это было? Может быть, прошлым летом? Или лет девять назад? Или шесть? Нет, все-таки, кажется, девять.
И самое страшное, что это уже никогда не повторится. Никогда.
Я сказал девяноста шести гостям из 21 страны мира, что это очень грустный день для меня. Но одновременно и радостный. Ведь Ричард, вроде бы, классный парень. И, главное, я вижу своего ребенка счастливым. А если счастлив мой ребенок, то, значит, счастлив и я.
