Ее не любили художники. А за что ее было любить, если, едва войдя в музей и посмотрев беглым взглядом экспозиции, она легко и игриво всему карельскому искусству давала категорию "говно". Конечно, нельзя глазами Пеховой смотреть на провинциальную арт-богему. Но такой уж она была в художественных воззрениях бескомпромиссной. Ссорилась с глупыми людьми, но крепко дружила с теми, к кому привязывалась. В ее круге были простые люди. Именно простой человек, владелец домика в Гомсельге разрешил Пеховой по дружбе пожить там. Да так и увековечил и домик, и Гомсельгу, и себя. Пехова навсегда привязалась к этим местам.
Что бы она ни написала, все это было по большей части не понято и не принято среди художников. И только в последнее десятилетие у Екатерины Пеховой появились персональные выставки. Выросло новое прогрессивное поколение, увидевшее в ней ту свободу, ту смелость в работах, ту раскрепощенность, которая всегда сопровождала истинные шедевры и истинных художников. Не случайно на выставках Пеховой было не протолкнуться, и среди этой художественной толчеи было много студентов. Тут, казалось бы, и пожинать все лавры недоласканной публичной любовью художнице, но Екатерина Пехова умерла. Так, как это обычно бывает со смертными людьми.
И теперь о ней снова заговорили. Но это ведь наш обычный закон: в России, чтобы прославиться, надо немножко умереть.
Единственным адвокатом, ангелом-хранителем и другом по жизни у Пеховой в Карелии была Серафима Полякова. Что бы ни сказали художники за 40 лет в адрес ее одаренной протеже, как бы ни разгромили новую картину, искусствовед Полякова всегда верила в избранность Пеховой. К счастью, на сегодняшний день в Музее изобразительных искусств Карелии находится большая часть всего, что написала Екатерина Константиновна, — около восьми десятков работ. И знаменитые коты, и солнца, и Гомсельга, и театральные портреты. Во всем этом Пехова, как локомотив, была первой и единственной. Она рисовала актрис. Но не делала из них красоток. На знаменитом портрете Людмилы Живых нет канонов, нет идеальных черт. Она увидела в актрисе личность и сумела это перенести на холст. Может быть, потому Пехова никогда не рисовала портретов мэров и власть имущих, что личностей в них не видела?
Даже не обладая искусствоведческими знаниями, а только имея вкус к жизни, можно сразу приметить Пехову среди десятков карельских художников. Молодежь видела в ней авангардиста, а она робко спорила, говоря Поляковой: "Серафима, почему во мне видят то, чего нет, я же настоящий реалист". Реальность ее была наполнена светом и юмором. Музейщики иногда спорили с Пеховой по поводу названия работ, а они у нее были как само по себе отдельное искусство, особый жанр. Судите сами: "Мой первый день приезда в Карелию", "Автопортрет на фоне дома, которого нет", "Пехова глазами экстрасенса", "Похороните меня на этом острове". Иногда искусствоведы сокращали названия, но Пехова отстаивала каждое слово в новой работе. Теперь Серафима Полякова признает: "Да, мы были не правы, принуждая ее менять названия работ. В этом и была Катина суть, ее особый стиль".
В ней всегда присутствовало литературное начало. Пока позволяли материальные возможности, она выписывала и читала все журналы по искусству. Диккенса любила, всегда повторяла одну его фразу: "Человек с юмором — большая находка для человечества". Вот только человечество не всегда бывает достойно этой находки.
Многие знали, что существует рукопись воспоминаний Екатерины Пеховой, где остроумно, ярким, иногда ненормативным языком описана вся ее жизнь. Рукопись находится в архиве, и благоразумнее было бы не давать ее пока в руки никому — категоричных суждений там предостаточно. Если все это обнародовать, будет много обиженных.
По сути это был глубоко трагичный человек. Она умерла в бедности, в безвестности, хотя заслуживала всех звезд. Родилась и выросла она в Ленинграде, в интеллигентной семье — отец ее был инженером, а дядя — театральным художником в театре Акимова. Жили они в знаменитом шаляпинском доме. Этажом выше жил импресарио Шаляпина, у которого часто собирался музыкальный бомонд. Там, на одном из вечеров юная Катя Пехова познакомилась с Прокофьевым. И потом всю жизнь держала в памяти его черты. Говорила, что по памяти могла бы хоть сейчас нарисовать.
Образование Пехова получила блестящее. Годы в знаменитой "Репинке" — Иституте живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина — были лучшими в ее жизни. Среди студентов Пехова очень высоко оценивалась профессорами, ее считали талантливой студенткой. Правда, были и те, что настаивали на ее отчислении. Нрав уже тогда у нее был крутой, непокорный. Ей прочили шикарное будущее, но обстоятельства все обернули иначе. Еще в студенчестве побывав в Карелии, Пехова влюбилась в наши места и сразу после окончания учебы приехала в Петрозаводск.
У нее была квартира в Ленинграде, у нее были связи в художественной среде. Ее отговаривали ехать в провинцию, аргументируя тем, что в Ленинграде есть все, есть возможности, художественная среда. На что категоричная художница ответила: "Я сама себе среда". Какая-то загадочная сила тянула ее сюда. И она переехала в Петрозаводск в 1960 году, а затем привезла и своего отца. Может быть, молодая Пехова думала, что тот щедрый независтливый дух, что царил в Академии, распространяется на все земные просторы? Человек, выросший в богатой столичной среде, не знал законов провинции: не высовывайся, равняйся на других и помалкивай. А помалкивать Пехова не умела. Характер у нее был взрывной. Поругаться она могла по любому поводу.
"Почему у них в пейзажах все так серо и уныло? В Карелии ведь так много солнца". Оптимист по мироощущению, она в своих работах все видела не так, как в жизни. И солнца ее все считали авангардом и "кислотным" направлением в живописи. Но она каждое утро смотрела в окно, выходившее на озеро, и видела, что восходящее солнце может быть и фиолетовым, и ядовито-оранжевым, и синим, и малиновым. Она не копировала природу, она передавала ее поэтичность. Наверное, поэтому у Пеховой чуть ли не у единственной в реалистическом жанре столько тайн, сколько не сыщешь у постмодернистов. Посмотрев ее пейзажи с иван-чаем, можно было весь день ходить на волне счастья. И тем более поразительно, что человек, так заряжавший нас энергией счастья, сам был несчастлив по большому счету. У нее были романы, один из них, как она называла, "творческий роман" — с артистом театра, который затем уехал из страны, у нее сложились прекрасные отношения с сыном ("Мой Маугли"), но она всегда была аутсайдером, всегда не понята среди коллег и не оценена по достоинству. Если бы не ходатайство академика Лео Ланкинена, может быть, и того единственного звания, что у нее есть — Народный художник, и вовсе не было.
Два года назад в Петрозаводск приехала некая мадам Юрьева, директор Дягилевского художественного центра. Она ходила по мастерским художников, отсматривала работы. И когда очередь дошла до Пеховой, Юрьева была восхищена. Тут же она предложила Екатерине персональную выставку в Петербурге. Экспозиция состоялась за полтора года до смерти художницы. Возвращение на родину через 40 лет...
В Карелии на Пехову смотрели совсем иными глазами... Когда она впервые принесла в музей свою работу "Автопортрет с сыном и с кошками", ее только ленивый не упрекнул в кощунстве. Да, на ней изображены коты с нимбами над их кошачьими головами. Пехова в последние годы жизни кошек чтила больше, чем людей. У нее жило сразу по десятку котов. И когда это мяукающее братство в один день загадочным образом исчезло, у Пеховой случился инсульт.
Кошачье соседство вдохновило ее на целую серию работ, посвященных коту Леве Будкину, реальному коту с его реальным потомством. И те, кто пророс и окреп на дрожжах коммунистической эпохи, упрекали Пехову в святотатстве. Но Пехова своих убеждений не меняла никогда. Она всегда была атеисткой. И считала, что человеку нужно воздавать должное при жизни. Поэтому она не любила посещать кладбища. И сына просила, чтобы на ее похоронах все было скромно. И чтоб никаких венков... На ее похоронах был только один венок со скромной надписью: "От Сергея". Видимо, не знал...
