Общество Мама, я вернулся

Анатолий Ерошкин
№51 (498) 14.12.2005

Егор был бледен по сравнению со своими сверстниками, встретившими его на вокзале в Петрозаводске 9 декабря: последний год 18-летний петрозаводчанин провел в тюрьме.

На перроне Егору дарили цветы, наливали шампанское. Его обнимали девчонки, ему крепко жали руку солидные мужчины. Думается, если бы время его приезда было известно всем, встречающих было бы еще больше. Уголовников так не встречают. А ведь 8 декабря Тверской суд Москвы приговорил Егора Меркушева к полутора годам лишения свободы (условно) с испытательным сроком два года.

Копеечный захват

Напомним, что изначально Егору Меркушеву и его товарищам предъявили обвинение в попытке захвата государственной власти. Как же захватывал власть в России бывший победитель карельских олимпиад по географии и студент первого курса самого престижного вуза страны — МГУ? 14 декабря 2004 года 39 национал-большевиков проводили митинг возле общественной приемной администрации президента России. Затем часть из них, как установили следователи прокуратуры, "применив физическое насилие в отношении сотрудников ФСО РФ, охранявших вход в помещение вышеназванного здания и пытавшихся пресечь их противоправные действия, оттолкнув их в сторону, незаконно прорвалась внутрь здания центрального органа президентской власти в Российской Федерации". Заняв кабинет № 14 на первом этаже, ребята забаррикадировали дверь металлическим сейфом и, открыв окно, запустили через него в здание остававшихся на улице сподвижников. При этом они выкрикивали лозунги антипутинского содержания и разбрасывали аналогичные листовки. Через 40 минут в захваченный кабинет вломились омоновцы и препроводили "захватчиков власти" в ОВД "Китай-город". С тех пор все они, в том числе восемь несовершеннолетних, целый год томились за решеткой.

На суде нацболам инкриминировали только участие в массовых беспорядках, о захвате власти речи не шло. Их родители еще до суда возместили ущерб, нанесенный имуществу президентской приемной. В перечне поврежденной мебели, перечисленной в приговоре, есть, к примеру, пять стульев по остаточной цене 4 копейки за каждый, стол для графинов стоимостью 7 руб. 18 коп... Но оплачивали родители другие, гораздо большие суммы: приобретение новых стульев взамен четырехкопеечных, столов, шкафа и ковровой дорожки.

— 12 копеек ущерба адвокаты сумели отбить, — улыбается Егор. — А если серьезно, то мы сразу сложили в угол компьютер, принтер, чтобы ничего не повредить. И даже два портрета Путина в шкаф спрятали. А о том, чтобы рвать ковровую дорожку или ломать стулья, и речи не было.

Когда в зал суда проходила потерпевшая сторона — чиновники президентской администрации, среди родителей нацболов шелестел шепоток. А однажды прозвучал громкий голос:

— Что-то не похожи они на потерпевших. Может, стоит исправить ошибку наших детей?

Сердце матери

Маргарита Владимировна — мать Егора — не сводит с сына глаз. Одному богу ведомо, сколько пришлось пережить ей за последний год. Держалась из последних сил. И, удивительное дело, за весь год ни разу ничем не заболела. Как солдат на передовой, которого не могут взять болезни.

Сейчас глаза матери сухи, а в декабре 2004 года, на первом свидании с Егором, слезы катились ручьем. Это уже потом, когда родители ребят познакомились между собой, они приняли решение не показывать детям своих чувств, чтобы не травмировать их еще больше. И сдержали свой уговор. Даже в зале, где судили их чад, появлялись с улыбкой, оставляя за порогом чувства.

Мать не верила, что надолго задержали сына. Ходила в университет, обивала пороги начальников, собирала передачи.

— Ко мне однокурсники Егора подходили, спрашивали, как его увидеть, — вспоминает Маргарита Владимировна. — Но свидания в тюрьме ограничены, и я им сказала: "Нет, ребята, ни одного свидания с сыном никому не отдам!"

— Каждый раз ее и отца надо было успокаивать, что все у меня в порядке, что ничего со мной не случилось, — говорит Егор.

— Мы посылали Егору в тюрьму книги, учебники, но их вернули, — вспоминает мать. — На малолетке приняли два учебника, а на взрослой, говорят, не положено. А в день рождения Егора, когда ему 18 лет исполнилось, нас не пустили на свидание. Вышел начальник и сказал, что не положено, что сегодня санитарный день. Мы ушли, а через 10 минут после нашего ухода стали пускать.

— А я ждал, — добавляет Егор. — Грустно было, что не пришли...

Маргарита Владимировна очень благодарна всем, кто не оставил их в трудную минуту. Кто звонил им, передавал деньги, сочувствовал.

— Никто и никогда не сказал нам ничего плохого. Только было сожаление: за что? Зачем ребятам жизнь испортили?

Благодарна мать родителям ребят-москвичей, которые пускали переночевать, помогали, чем могли. Ведь провинциалам без поддержки в столице трудно. Не знаешь, куда пойти, к кому обратиться. И за все дерут втридорога.

— Мы даже родительский фонд в Москве создали, — говорит Маргарита Владимировна. — Собрали деньги на тот случай, что вдруг наших детей выпустят под подписку о невыезде. И распределили, кто у кого ночевать будет.

Мать рассказывает, а сама смотрит и смотрит на Егора, словно насмотреться не может...

Тюремный университет

— Что изменилось в тебе, Егор, за последний год? Ведь вся твоя биография вмещается в три слова — школьник, студент, арестант... И пошел бы ты на акцию сейчас, когда знаешь, во что это для тебя вылилось?

— Не знаю.

— Тюрьма сильно отличается от представлений, навеянных нам книгами и фильмами?

— Не очень. Но когда первый раз шел в камеру, думал, бить будут, отбиваться готовился. Обошлось. Там тоже люди сидят. Главное в тюрьме — не потерять себя, есть там желающие подмять, подчинить себе. Причем не в открытую, обходными путями. Не надо поддаваться.

— Вас понимали там товарищи по несчастью?

— Откровенно говоря, нет. Ведь там сидят за то, что хотели незаконным способом обогатиться, за деньги. И не понимают, как можно рисковать свободой за идею. Порой говорили: "Вам деньги заплатили за то, чтобы пошли". Я отвечал: "Ага! Это сколько же нужно было мне заплатить, чтобы я учебой в МГУ рискнул?"

— А охранники?

— Среди них разные люди есть. Кому-то вообще все равно, кого они охраняют. Но были и такие, которые говорили: "Молодцы! Был бы помоложе, тоже бы к вам пришел!" А один сержант-конвойный на суде мораль читал нам: мол, родители старались из вас людей сделать, а вы. Один из наших ребят его спросил: "Старшой, а ты человеком-то стал?" Знаете, что он ответил? "А я и не стремился!" Мы прямо на скамье подсудимых расхохотались.

— Кормили вас как?

— Нормально. Правда, все лето в Бутырке такую капусту давали, что никто ее есть не мог. Потом осень пришла, свежую картошку завезли. Но вообще в тюрьме можно достать все. Были бы деньги. Даже самогон в камере варят, градусов 60 получается. Нужны только ведро, кипятильник, миска и полиэтиленовый пакет. Еще, конечно, дрожжи, чтобы бражку сварить. И связь с волей есть. Чтобы в камеру принесли мобильный телефон, три тысячи стоит.

— Между камерами тоже можно общаться?

— Да. При помощи дорожек. Это веревки из окна, пропущенные через решетку. Тех, кто их обслуживают, "дорожечниками" называют. На это дело кого попало не ставят, только ответственных людей. Многие наши ребята "дорожечниками" были. Мне на 18-летие по дорожке друзья поздравление прислали и конфеты шоколадные.

— Болеть не пришлось?

— Нет, обошлось как-то. Хотя на малолетке у многих язвы на теле, любая ранка гноиться начинает. Инфекция там какая-то. А врачами в тюрьме бывает и ветеринары работают.

— Егор, а как твоя учеба? Восстановят в университете? Помнишь ли что-нибудь из пройденного?

— Восстановить должны. Мы ходили в МГУ после освобождения, но там сказали, что все решает замдекана, а его на месте не оказалось. Насчет "помнишь" сложнее. В камере живешь растительной жизнью — ешь и спишь. Такая промывка мозгов получается. Было время, что думать ни о чем не мог. Так что если бы сейчас пришлось сдавать сессию — не сдал бы.

Приговор, вынесенный Московским судом, и Егор, и его родители считают несправедливым. Конечно, они рады, что Егор на свободе, но, скорее всего, обжалуют решение суда в кассационном порядке.

— Это еще не конец, — говорит отец Егора Александр Меркушев. — Сейчас документы по этому делу находятся в Страсбурге, и оно будет рассмотрено в Европейском суде по правам человека.