Если кто забыл, напоминаю: у нас тут ненароком случилось
1 сентября. Всенародный день детской грусти и родительских затрат. Опять в школу. Опять просыпаться в 7 утра. Сидеть на краю ванны с открытым краном и тупо засыпать, пока родители думают, что ты честно чистишь зубы. А потом — в темень, в снег, в мороз тащиться в этот, блин, храм знаний… Я помню. Не все, конечно, но что-то помню отчетливо.
Помню, как во втором классе товарищи плевались из трубочек. Сжевывали кусочек промокашки в шарик, вытаскивали из ручки пасту и пуляли в тебя, гаденько хихикая. Помню распределение общественных поручений в 4-м классе. "Ты будешь политсектор, ты – спортивный, ты — трудовой… То, как вы выполняете общественное поручение, показывает, какие вы люди". А политинформации? Помню, как завуч по внеклассной работе устроила нам разнос. Начался 27-й, что ли, съезд родной коммунистической партии, в третьей школе дети не поленились, записали речь Леонида Ильича на магнитофон и слушали жужжание и чмоканье на протяжении 3 часов, а мы как-то очень легкомысленно подошли к этому судьбоносному событию.
Помню, как в 6-м классе вчерашние дети стали разбиваться на маленькие банды. Киса, Тося, Лыся и прочие симпатяги. Они вызывали на переменах в коридор учеников из других параллелей и били им морду. Кажется, просто так. Макуху качали. Или понты кидали. Или что-то вроде этого. А на улицах еще караулили Кряква, Спящий и Сява – те, что постарше. Мякиша помню. И безбашенного человека Пименова. Многие потом сидели, выходили, снова сидели. Многие умирали. Помню дискотеки в школьном актовом зале, на которые я не ходил, но с улицы смотрел, как после мероприятия пьяная молодежь пинала друг друга ногами.
Помню сочинение по "Отцам и детям" и "двойку" за него, так как, по словам "классной", посмел поспорить с самим Тургеневым. Написал, что Кирсановых тоже можно понять. А с точки зрения марксистско-ленинского учения считалось, что они — представители старого уходящего мира и прогрессивный автор Тургенев не мог им симпатизировать, хоть убей.
Помню, как в 9-м классе нас заставляли писать заявление с просьбой направить на работу в пятую трудовую четверть. А я не хотел работать на каникулах и не писал. Был веселый скандал. Помню осенние выезды на турнепс, моркву и картоху. И как в комсомол не вступил. И как все та же "классная" написала на меня страшилку-характеристику, не забыв указать, что я еврей-некомсомолец, но забыв указать имя и фамилию.
Еще помню, как ничего не соображал в физике и задачки за меня решал муж моей старшей сестры – студент-физик, отличник и молодец. А потом меня за все это отправили на физическую олимпиаду, где я сдал проверяющим девственно чистые бумажки.
Футбол помню, "Кожаный мяч", тренера дядю Сашу и ежедневные тренировки до "пока не стемнеет". Две влюбленности — в 7-м и 8-м классах, когда лишался я дара речи и не смел с объектами влюбленностей этих даже здороваться. А еще я не умел рисовать и драться. Первое неумение еще куда ни шло. А вот как со вторым до конца дороги добрался, до сих пор удивляюсь.
Ой! Помню, в актовом зале у нас кино показывали. Кажется, за 10 копеек. Это неплохо было. А еще вторую обувь помню и пионерские галстуки, которые самые продвинутые из нас носили скомканными во внутреннем кармане пиджака. И еще эти уродские дежурства по школе, куда надо было являться в белых рубашках, потому как уборка — это праздник, "радостный трудовой праздник". И староста, которая бежала за мной с пальчиком, запачканным в пыли, и символизировал сей пальчик то, что я плохо протер подоконник. А в классе полы каждый из нас мыл
в среднем раз в месяц. Причем непременно не шваброй, а руками. Гадость. И макулатуру надо было собирать, и металлолом. И на демонстрации ходить заставляли, изображали фальшивую радость по поводу праздника революции. Еще помню изложения по "Малой земле", "Целине" и "Возрождению" — образчикам высоких литературных умений помянутого уже разок Леонида Ильича.
Не любил я всего этого. Но, странное дело, еще года два после окончания школы я продолжал ходить туда каждый день. Сидел на подоконниках, болтал с младшеклассниками, выслеживал полюбившуюся учителку… Меня сейчас редко заносит в тот район. Но если заносит, то возле этой проклятой школы как-то замедляется шаг, и хочется зайти, и грустно становится оттого, что "стометровка" вдоль школьной стены совсем разбита. И хочется трогать стены, и сидеть на подоконниках, а однокашника, обломившего мне однажды невзначай передние зубы, я обнимаю каждый раз, как родного брата.
