Пожилая женщина Анастасия Петрова пыталась доказать, что была малолетней узницей. Во время войны их семью насильно переселили в другую деревню, за колючую проволоку. Всех, кому было более десяти лет, заставляли работать. Денег не платили. Медицинской помощи не оказывали. Питаться зачастую приходилось клевером и соломой.
Многим, кто обратился в Управление соцзащиты на несколько лет раньше Анастасии Дмитриевны, в том числе ее двоюродной сестре, статус узника, а вместе с ним и прибавку к пенсии миловали. Петровой же отказали. Она так и не смогла убедить суд, что место за колючей проволокой является "местом принудительного содержания". Сейчас в Петрозаводском суде находится более шестидесяти подобных дел. И практически все они пенсионерами проигрываются.
Лукавство?
– Мы бы и хотели решать эти дела в пользу людей, – объяснила судья городского суда Екатерина Степанова, – но закон прописан так, что мы не можем этого сделать. В законе сказано, что человек должен был содержаться в "местах принудительного содержания", а справки, что деревня Петровой была именно таким местом, она предоставить не может.
Но Ольга Рыбалова, адвокат Анастасии Дмитриевны, считает, что это лукавство.
– В 1999 году специально во избежание подобной казуистики понятие "узник" было расширено. Теперь узниками считаются и те, кто находился в "местах, аналогичных по тяжести местам принудительного содержания". Сейчас уже можно не цепляться за жесткие формулировки. Закон можно трактовать широко. Но судьи почему-то не хотят выносить решения в пользу этих несчастных людей.
Рыбалова предоставила в суд справку из финского института военной истории, в которой Заонежье признается территорией, где условия содержания были даже хуже, чем в петрозаводском концлагере. Она принесла заключение университетских историков, которые, исходя из архивных документов, также признали, что Заонежье можно считать концлагерем. Да, оно не вошло в реестр официальных концлагерей, но условия пребывания там были аналогичными. Имеются свидетели, подтверждающие факт принудительного переселения и наличие колючей проволоки. Со стороны озера зимой территория была заминирована. Есть люди, проживавшие в той же деревне и уже имеющие статус малолетнего узника. Сама Петрова вспоминает, как финские солдаты каждый день приходили в избу и пересчитывали детей, а мать молила: "Только не убивайте их, только не убивайте!" Она рассказывает, как постоянно плакал от голода ее полуторагодовалый брат. Чего же еще нужно нашим чиновникам, чтобы признать эту женщину достойной президентской милости?
Денег не давать
По словам представительницы Пенсионного фонда, они признают, что Петрова жила на оккупированной территории, но у них нет оснований считать, что эта территория была местом принудительного содержания. А про оккупированную территорию в законе ничего не сказано. По мнению же представительницы Центра социальной работы при Минздраве, у Петровой нет бумажки, где было бы четко прописано, что условия жизни в ее деревне были "аналогичны по степени тяжести условиям жизни в местах принудительного содержания".
– А как вы определяете, какие места являются аналогичными, а какие нет? – спросила адвокат.
– В законе это конкретно не прописано, – ответила соцзащитница.
– А какие условия характерны для оккупированной территории? – уточнил адвокат.
– Ну, наверное, ограничение передвижения, плохие условия жизни, – предположила девушка из Пенсионного фонда.
– А чем они отличаются от условий содержания в концлагерях?
– Я не историк, чтобы в этом разбираться.
– Если не прописаны конкретные факторы, свойственные для мест принудительного содержания, то и считать Заонежье таким местом нет оснований, – заключила девушка из соцзащиты.
Недолго посовещавшись сам с собой, суд принял решение пенсионерке отказать.
– А как же заключение историков, считающих, что это был все-таки концлагерь? – спрашиваю у судьи Степановой.
– Это всего лишь их мнение, а не юридический документ, – ответила судья. – У самой кошки на душе скребут.
Я не я и лошадь не моя
По словам Рыбаловой, сейчас отказывают поголовно всем узникам Заонежья. Жители Украины и Белоруссии, жившие на наших территориях во время войны, получают предписанное российским законом пособие, а жители Карелии – нет. Причем многим из тех, кто подавал на статус узника раньше, статус этот дали. То есть сейчас сложилась такая ситуация, когда, скажем, одному брату дают пособие, а другому, жившему с ним во время войны в том же доме, не дают. Словно на одной лавке было место принудительного содержания, а на другой – нет. Своими дикими решениями соцзащитники, Пенсионный фонд и суды разбивают семьи. Раздавленные этой несправедливостью родственники перестают общаться друг с другом, становятся врагами.
– Раньше решения принимались в пользу пожилых людей, – говорит Рыбалова, – но потом Москва начала аннулировать эти решения. В книге бывшего работника Фонда соцзащиты Фомичева "Трагическое Заонежье" доказывается, что там не было концлагерей. Видимо, это убедило московских чиновников, что на наших узниках можно экономить. Но я не понимаю, почему бы карельским руководителям Пенсионного фонда и Управления соцзащиты не постараться переубедить свое московское начальство? Почему бы им раз за разом не выносить решения в пользу этих бедных стариков, которых с каждым часом становится все меньше? Хотя бы для того, чтобы сохранить человеческое лицо.
Желая понять, что мешает руководителю карельского Пенсионного фонда Наталье Вартановой повернуться лицом к пенсионерам, а не к своему московскому начальству, я обратился в сию богоугодную организацию. Времени на то, чтобы поговорить на эту, видимо, не самую животрепещущую тему, Наталья Александровна не нашла. Но через своего пресс-секретаря передала: Пенсионный фонд здесь ни при чем.
– Мы просто исполнители закона, – объяснили мне. – Как судебные приставы. И не более того. Все эти непопулярные решения принимаем не мы, а Центр социальной работы Министерства здравоохранения.
– Но зачем тогда вы посылаете своего представителя в суды и там высказываетесь против начисления узникам пособия?
– Нам положено.
В Центре же социальной работы рассказали, что в свое время многие узники были лишены этого статуса потому, что именно Пенсионный фонд обращался в суд с требованием лишить пенсионеров пособия. И вообще, сейчас решать эти вопросы – прерогатива судов. Как судья скажет, так тому и быть.
Понять все это невозможно. Если Пенсионный фонд лишь исполняет чужую волю, то почему его сотрудникам положено выступать в суде? И почему бы не пытаться встать на защиту пенсионеров? Почему бы судье, исходя из неоднозначности трактовки закона, не начать выносить решения в пользу людей, а не госструктур? Пусть эти решения потом отменят, но рано или поздно принципиальная позиция, может, заставит кого-то задуматься. Почему министр здравоохранения не пытается достучаться до своего московского начальства? Почему они все кивают друг на друга?
Мы клянем вандалов, разрушающих могилы погибших на войне и рисующих гадости на обелисках. Мы принимаем закон о недопустимости фальсификации истории Великой Отечественной войны. Но мы пальцем не пошевелим для того, чтобы заплатить нескольким оставшимся в живых людям 3 тысячи рублей.
