Это город бродячих собак. Тихих, спокойных и печальных.
Они лежат на траве, у заборов и под памятниками. Они неспешно трусят по мостовым, забегают окунуться в море, а некоторые из этого моря даже пьют. Их много, они везде, но никто не гонит их. Собаколовы не устраивают на них охоту, и они не пугают никого своим лаем. Если пес понял, что улегся посреди дороги и мешает прохожим, он вежливо и чуть суетливо вскакивает и отходит в ямочку поодаль. Порой кажется, что это люди, чьи души переселились в собачьи тела, но они остались здесь, верные своему городу. Это Одесса. Родина моих предков.
Я здесь, чтобы не соврать, в седьмой раз. И только сейчас город показался мне с этой стороны. Впервые меня привезли сюда в шесть лет. Мой дядя, такой же, как я, Александр Фукс, показывал на деревья, на памятники и дома и говорил, что все они какие-то необыкновенные. Я смотрел, но ничего необыкновенного не замечал. Деревья как деревья. Но, видимо, вовремя сказанное слово попадает туда, куда надо, и укладывается в подсознании. Я проникся и заболел этим городом. Этим морем, этой кукурузой с солью, переполненными трамваями и ночным стрекотанием цикад. В детстве, правда, перевешивало другое. Я запомнил несметное нашествие медуз, когда вода превращалась в отвратительный студень. Запомнил тараканов, которые гуляли по квартире бабушкиного брата толпами и даже не думали прятаться. Было бесконечно душно, но ванной в том доме пользоваться было нельзя, ибо была она вечно наполнена водой. На всякий пожарный. Ведь воду в Одессе отключали часто, и бабушкин брат не хотел, чтобы его застали врасплох.
Тогда же впервые узнал я вкус водки. Умный дядя делал мне водочный компресс на ухо и дал лизнуть блюдце. С тех пор я не понимаю, как люди могут добровольно брать в рот эту гадость... Во второй мой приезд мы снимали койку на какой-то станции Большого Фонтана, и оттуда мне запомнились огромные, как бегемоты, свиньи, живущие во дворе. Там же я впервые увидел цветной телевизор и прочувствовал романтику магазинного кафетерия. Каждое утро по дороге на пляж мы заходили туда и брали булку, колбасу и кефир. А днем по часу стояли в очереди в пляжную столовку. А еще катались на морском трамвае и бросали хлеб мчащимся за нами чайкам. Я их, в общем-то, и запомнил чистыми, морскими птицами и никак теперь не могу взять в толк, что они, собственно, делают на петрозаводских помойках. Вырожденки... И лишь в 11 лет я впервые просек одесскую речь. Это было чудо. Культурный шок и знание, которыми невозможно овладеть, не родившись здесь. Одесситы вообще не разговаривали серьезно. Шутка не была для них плодом умственной работы и редких счастливых озарений. Они просто так общались. В трамвае, передавая деньги на билет, на Привозе, покупая тюльку, на улице, рассказывая, как пройти на Дерибасовскую. Все, что рассказывает об Одессе Жванецкий, – правда. Я плавал в этом, я впитывал это и полюбил навсегда. Одесский диалект был единственным в своем роде. Он отличался от того, как говорили в Киеве или Харькове. Он был только одесским и никаким больше. После услышанного было невозможно понять, как кто-то может выигрывать у этих людей в КВН? Они же не играли в него, они просто существовали в этой системе общения. Странный, поразительный, необыкновенный город.
В следующие приезды было не так. Говорят, тысячи остряков уехали, и, наоборот, в город влились всякие поселенцы из районов. Может, и так. Но дома и каштаны никуда не делись. Никуда не делся безбрежный Привоз с немыслимым количеством фруктов, овощей и рыбы. Остались Потемкинская лестница, зеленый Дюк и Приморский бульвар... Я не был здесь 17 лет и приехал уже вроде бы в другую страну. Впрочем, говорят в ней все по-прежнему на русском языке. А дежурная в гостинице даже и не знала, что прачечная на их мове будет пральня.
– Вы не узнаете центр города, – сказал таксист. – Там сейчас так красиво, что вы обалдеете.
И правда красиво. В городском парке по выходным играет оркестр, и бабушки, обнявшись с дедушками, вытанцовывают вальсы. Дерибасовская стала пешеходной улицей, и никакие самосвалы больше не тревожат ее степенности. Виноград обвивает балконы, уличные кафешки отдыхают в тени платанов. В одном из красивейших в Европе оперных театров Риголетто на итальянском пытается отомстить герцогу. А у подножия театра горят огни и медленно прогуливаются люди. Журчат фонтаны. И вокруг лежат, стоят, спят и бодрствуют стаи собак... В общем, так и прорезается во всем этом что-то французское. Но с легкой, ненавязчивой и приятной собачатинкой.
– Налейте нам, пожалуйста, чаю.
– Не нальем. У нас свет отключили.
***
– Что вам?
– Я же вас уже очень давно попросил морковный фрэш.
– Да? А это была я?
***
– Ой, а у вас мыло в туалете кончилось.
– Ну кончилось.
– И другого нет?
– Ну нет.
Зато у них был чудесный кизиловый компот. Внутри рядом с кизилинкой плавал труп небольшого таракана. Всего одного. И очень небольшого. Так что это, в общем, ничуть не расстроило.
"Неужели из всех мест в мире ты не мог выбрать что-то более цивилизованное, чем Одесса?" – спросила меня женщина, любящая город Турку.
Что же ей ответить? Здесь родились мои дед и отец. Здесь могила моего прадеда. Я привез сюда мою дочь. Здесь тепло, красиво и уютно. Я очень люблю этот город, и мне здесь хорошо.
