Однажды мне взбрело в голову посоветоваться с руководителем Комитета по реформированию ЖКХ. Мне сказали, что он лучше всех разбирается в той теме, которой я как раз занимался. Ну, думаю, звякну в приемную и попрошу выделить для меня минуток двадцать. Сегодня или завтра. И позвонил.
– Не знаю, – сказала секретарша в приемной. – Не знаю, увижу ли его сегодня. Он, знаете, на совещании.
– Так можно завтра, – жизнерадостно подмигнул я трубке. – В любое удобное для него время.
– Завтра, – ответила секретарша, – у него в 10 утра уже совещание. А потом еще совещание. Но если я его увижу, то передам.
Утром в 9.30 я уже припал к телефону.
– Он на совещании, – сказала секретарша.
В 11 часов он опять был на совещании. Должен был вернуться после обеда. Но после обеда он оказался на совещании. Или на заседании. Хотя, может, и на планерке. Если, конечно, не на летучке.
– Но вы ему передали, что я звонил? – возопил я. – Что он ответил?
– Я его с утра не видела, – бесстрастно сообщила секретарша.
– А утром видели?
– Утром видела.
– Передали?
– У меня, по-вашему, нет других дел? Я ответила на ваш вопрос?
– Понедельник! – сообразил я. – Если рано утром в понедельник…
– В понедельник у него планерка.
Я повесил трубку и затосковал. Во дворе лежали нечищеные груды снега. Трубы прогнили. В редакцию постоянно звонили люди, у которых в кранах замерзала вода, стены покрывались плесенью и зубные щетки сквозь щели в полу падали со второго этажа на первый. В доме моей преподавательницы непрестанно текла крыша. У знакомой парикмахерши на стояке вырос рыжий грибок. В домике на Перевалке обвалился потолок. Общее ощущение разрухи накрыло меня густой, тяжелой волной. И при этом некий человек, отвечающий за изменение этого гадства, без устали с кем-то совещался. То есть он не бездельничал. Они все не бездельничают. У них нет даже 20 минут на праздный разговор. Они реформируют ЖКХ. Они молодцы… И тут я вспомнил, что суббота – рабочий день. Я набрал опостылевший номер…
– В субботу у него в 10 – Момотов, в 11 – Бойнич, а потом…
Доступа к телу не было. Реформатор отчаянно реформировал наши трубы, крыши и дворы. Но как именно он это делал, узнать нам было не суждено, ибо между реформирующим и реформируемыми стояла грудь его секретарши. Твердая, как знак. И неприступная, как невинность.
Секретарши прекрасны! Они как никто умеют влюбляться в своих начальников. Слепо и покорно, искренне и безропотно. Даже ночью, в тесном семейном кругу, они говорят о начальниках с плохо скрываемым придыханием. Они верны им как лебеди. Они восхищаются их ребячливостью и трудолюбием. И кажется, что, если война, секретарша готова погибнуть за шефа, словно Жанна д’Арк за Францию. А как защищают они его! От нас, от ветра, от холода, от комаров и от московской проверки... Как близко к сердцу принимают его душевный покой! И любой недостаток его кажется им милой забавностью. Так выпьем за них, за скромных тружениц каблука и жакета. За жриц кофейной чашечки. За душечек офисного очага. Не чокаясь.
