Хорошо вести собственную колонку. О чем хочешь, о том пиши. Можно о президенте, а можно и о погоде, можно про театр или даже про колбасные обрезки. Что тебя впечатлило, о том и рассуждай. Красота.
В общем, у меня разболелся зуб.
Я, собственно, даже не испугался. Ибо прошли те времена, когда зубы лечили в камере пыток толстым отбойным молотком, один звук которого мог парализовать увесистого тушканчика. Прошли времена мышьяка, цемента и пиханий металлических крючков в дырочку. Настал век добрых врачей, глубоких заморозок и лежачих кресел. Так что я отправился к доктору смело, бодро и безмятежно. Буквально, как Винни-Пух к Кролику.
Доктор взглянул на снимок больного места, произнес странные заклинания типа «гранулема» и «периодонтит» и предложил полечиться за четыре тысячи рублей. Я не возражал. Тогда доктор бережно сорвал с меня коронку и передал мое бренное тело в руки юной и прекрасной девушки. Милой, как Одри Хепберн, и нежной, как творожок «Данон». Она прочистила мне каналы специальной иголочкой и позвала к себе завтра. На продолжение.
Не буду врать, девушка полюбилась мне буквально с порога и весь день я думал о нашем предстоящем свидании.
– О нет, – думал я, – она никогда не полюбит меня. Ведь она видела мои слюни и корчи, она зрила в мой корень, и я никогда не решусь пригласить ее на тур вальса. Ведь унитазный бачок не смеет звать на свидание починившего его сантехника.
Тем не менее на следующий день я надел парадно-выходную футболку алого цвета, сменил шорты на штаны с карманами, побрил шею, водрузил на лицо улыбку Кларка Гейбла из «Унесенных ветром» и в этом виде предстал перед девушкой. Она уложила меня перед собой и принялась вновь тыкать в меня иголки. Я улыбался слабой скептической улыбкой усталого путника. И вдруг резкая боль просверлила мой мозг. Я пискнул, ожидая, что докторша тут же всполошится и примется колоть мне обезболивающие микстурки. Но девушка неумолимо продолжала тыкать иглой в мои нервы. Кларк Гейбл слетел с меня к чертовой матери, рожа сморщилась в тряпочку, и слезы сами собой брызнули из всех щелей.
– Может, его надо заморозить, он же плачет, – пробормотала держащая слюноотсос медсестра.
– Плачет? – удивилась красивая эсэсовка. – Но я уже почти кончила.
И всадила мне иглу во второй канал. «Она кончает от этого», – с ужасом сообразил я, теряя сознание, но не потерял его. Я чувствовал, как женщина-врач разорвала мне рот и прошлась по третьему корню. После чего произнесла:
– Сейчас будет больно. Надо немножко потерпеть.
То есть до этого, видимо, больно еще не было… В общем, когда все закончилось, я спросил: за что? Неужели в этой такой пристойной с виду клинике дефицит заморозки? На что девушка ответила, что гранулемы иначе не лечатся. Если бы я ничего не чувствовал, она бы не знала, сколько лекарства мне класть… На следующий день я позвонил знакомому стоматологу и поинтересовался, правда ли это? И он ответил, что правда. Согласно учебникам, при периодонтите заморозка не рекомендуется. Только по реакции пациента доктор может понять, прошел ли он уже корень и достиг ли кости. Если человек заорал, значит, игла нашла цель и можно пихать лекарство. А как еще это понять? Никак.
Три года я жил на чужбине. Мне удалили там с десяток зубных нервов. И ни разу я не испытал боли. При малейшем моем судорожном движении дантист хватался за шприц и морозил мне челюсть. Чтоб только не доставить мне страданий. Над каждым креслом висел рентгеновский аппарат, и врач по ходу работы несколько раз делал снимок, чтобы не ошибиться. А при лечении гранулем они использовали какой-то апекслокатор – фиговину, которая показывает, прошла игла корень или еще нет. Им не надо видеть наших слез, все, что нужно, они видят на мониторе. С той поры на Руси тоже накупили правильных бормашинок и кресел. Научились колоть заморозку и обходиться без цемента. Но не причинять людям боль не научились. Рентген у кресел у нас запрещен законом. Один снимочек в поликлинике на ул. Гоголя – и довольно. Ведь облучение вредно, а слезы лечат. Тысячу долларов на локатор нам жалко. Зачем локатор, если можно обойтись воплями пациента?
Мы же словно туземцы в Париже. Даже в камзоле и башмаках будем пукать за столом и кушать яичницу руками. Но зато мы стойкие. Привыкшие к пыткам и живущие через боль. Мы умеем мыться в тазиках и разгадывать кроссворд в дачном сортире. Бегать в 5 утра за номерком к ортопеду. Выздоравливать в десятиместных палатах. Жрать водку в жару. Обходиться без кондиционеров летом и без отопления зимой. Мы умеем все это, чтобы, если война, не дрогнуть. Чтоб газовая камера не брала и гестаповцы не пугали. Чтобы выжить в блокаду и босиком перейти через Альпы. Мы лечим зубы без наркоза. Видимо, в этом и заключается наша великая военная тайна.
